Извините, господин учитель...

Первый ученик вежливо и с полным пониманием покашливает. Само собой разумеется, что ему должен достаться интересный пример. Он обращает на учителя взгляд доверительный и серьезный. Так может глядеть красавица графиня на графа, который просит у нее руки; прежде чем дать ответ, графиня с пониманием и сочувствием заглядывает глубоко в глаза графу, отлично сознавая, что ее взор чарует графа, а граф, со своей стороны, трепеща от счастья, уже чувствует, что ответ может быть только положительным.

— Возьмем… ну, хотя бы конус… — говорит граф.

— Конус, — произносит Штейнман-графиня.

Этот Штейнман умеет так глубокомысленно и веско произнести это слово, будто только он один знает истинную цену этому конусу, который «мы возьмем». «Я, Штейнман, первый ученик в классе, беру конус, поскольку, мне, как самому способному, общество это поручило.

Я еще не знаю, зачем я беру конус, но человечество может быть вполне спокойно; как бы этот конус себя ни повел, я буду начеку и сумею сразиться с ним один на один».

— Впрочем, — говорит учитель внезапно, — возьмем ка лучше усеченную пирамиду.

— Усеченную пирамиду, — повторяет первый ученик с еще большей, если это только возможно, внушительностью.

С усеченной пирамидой он, Штейнман, находится в таких же близких, доверительных и чуть ли не интимных отношениях, как и с конусом. Что ему усеченная пирамида! Он ее знает от вершины до основания, его не смутишь ничем; усеченная пирамида, в конечном счете, такая же пирамида, как и все другие, которые может нарисовать в уме даже Эглмайер, с той лишь разницей, что ее, усеченную пирамиду, пересекает другая пирамида…

Ответ длится недолго. Ученик и учитель понимают друг друга с полуслова, и вскоре их диалог принимает характер дружеской беседы: мы уже не понимаем, о чем говорят эти две родственные души, витающие перед нами в атмосфере дифференциальных уравнений. Посреди какой-то фразы учитель вдруг ловит себя на том, что, собственно, беседовать в данной обстановке нет смысла, ибо это обычный урок, на котором он, учитель, должен лишь определить успеваемость ученика. Штейнману не приходится даже закончить начатую фразу. К чему? Разве есть хоть малейшее сомнение в том, что первый ученик сможет ее правильно закончить?

Первый ученик скромно и в то же время с достоинством опускается на парту. В следующее мгновение он уже с вниманием слушает жалкий лепет очередной жертвы. Первый ученик иронически и снисходительно улыбается: всем своим видом он дает понять учителю, что он-то прекрасно понимает, какую ахинею несет очередной отвечающий и как следует отвечать на заданный вопрос.

ОТВЕТ «ПОСЛЕДНЕГО» УЧЕНИКА

Нет, ничего другого не следовало и ожидать. Он рассчитывал, конечно, рассчитывал, что его вызовут. Ему даже ночью приснилось нечто подобное; правда, во сне его вызывали по венгерскому письменному, но, как ни странно, ему тогда показалось, что и этот предмет вел учитель математики Фрейлих. Тогда, во сне, он в два счета справился с вопросом по параллельным прямым и ответил на пять с минусом.

Теперь же, наяву, когда учитель произнес его имя, он не поверил своим ушам и огляделся: может быть, произойдет чудо? Может быть, он просто ослышался, может быть, это галлюцинация, игра больного воображения и теперь он только пробуждается от забытья?

Плохой ученик встает из-за парты, захватив с собой кипу тетрадей. Пока он пробирается по узкой улочке между рядами парт, он повторяет в уме: «„а“ плюс „в“, умноженное на „а“ минус „в“, равняется „а“ в квадрате минус „в“ в квадрате». Учитель обязательно спросит это. Иначе быть не может.

«Если он задаст другой вопрос, я с переэкзаменовкой уйду в офицерскую школу и стану военным», — думает он.

Ученик спотыкается и роняет на пол тетради. Пока он растерянно собирает их, за его спиной раздается обязательный смешок, никем, даже учителем, не прерываемый: плохой ученик стоит вне закона, над ним дозволено смеяться.

Учитель садится и кладет перед собой журнал. Потом он поворачивается к ученику. Тот упрямо твердит про себя: «„а“ плюс „в“, умноженное…» Затем он берет мел. Учитель не спускает с него глаз.

— Готовились? — вопрошает он.

— Готовился.

О, конечно! Еще бы! Смертник, ожидающий казни, тоже готовится к ней: он исповедуется и остригает волосы.

— Тогда пишите!

Плохой ученик поворачивается к доске.

— «В» в квадрате минус плюс минус корень квадрата, умноженное на «в» минус четыре «ас».

И плохой ученик послушно начинает писать на доске, повторяя за учителем вслух каждый новый знак. Он пишет и пишет, словно понимая, о чем идет речь, и перед его взором возникает математическая формула, как две капли воды похожая на ту самую, над которой он заснул прошлой ночью, так и не составив себе о ней ни малейшего представления. «Это, должно быть, туманом проносится у него в голове, — что-то схожее с уравнением второй степени, но что из всего этого получается…»