Изыде конь рыжь...

- Ты меня зачем позвал? Ты же все загодя решил!

- Как зачем... проверить состояние и засвидетельствовать естественную смерть, если понадобится, – устало ответил тот.

- Ты еще хоть помнишь, что люди – это не собаки на Большой Охте?

- Стараюсь не помнить. Мне, понимаешь ли, трудно убить собаку. Даже бешеную. Идиосинкразия. Ладно, это все глупости. Составь документ, пожалуйста. Я им завтра в жандармов ткну. Сегодня не успею уже. У Парфенова там кто-то новый и относительно разумный завелся, ну, пусть нервы полечит хоть с недельку, нам больше и не нужно.

- Делай свой чай, – рявкнул Реформатский. – Сахару три куска.

Сел за стол, вздохнул. Толкнул в плечо доброхота-убийцу – садись, мол, не торчи над головой. Не человек, конечно, а сплошной вывих, но бросать его не хотелось. Убить хотелось, а оставлять одного – нет.

***

И стоит теперь этот бедняга-туркмен, как баба-яга из сказки – нос в потолок врос, задница жилена... а дальше не надо; свидетельство о смерти обеими руками держит. Евгений Илларионович на него набежали, бумажку вынули, на стол положили. Позвонили, приказали чаю принести.

Конечно, господин Нурназаров на вроде бы секретаря смотрит – отчего бы тому не заняться? Это от незнания наших порядков смотрит. Не положено регистратору кабинет покидать. А положено в нем сидеть и все происходящее фиксировать. Раньше – на пленку, а по нынешним временам – от руки. Во, так сказать, избежание.

Такой спектакль, что без прямого приказа и уходить неохота – театры-то закрыты, а радио только днем, и на службе его не очень-то и послушаешь. А тут – красота. Сначала доктор Рыжий Евгению Илларионовичу хамил, а туркмен-новичок из-за стенки слушал. Теперь его самого позвали к начальству.

- Так вот, Рустам Умурбекович, все, что вам нужно было выслушать в связи с вопиющей вашей неосторожностью, вы уже услышали, и выводы, полагаю, сделали. И меры воспоследуют, как же иначе? Но не те, что вы думаете, потому что я тоже – хорош гусь. Знал же я, что у вас опыт другой, и вы с нашим контингентом сказочным дела не имели... У ваших мазуриков такие вещи разве что от великой любви происходят, и то в песнях, а не в жизни.

Тут и чай принесли и поставили. В высоких подстаканниках, серебряных: Евгений Илларионович небрежности не понимают.

- Я, признаться, подумал, что так оно и...

- Я, признаться, тоже, но я ставлю свой выговор против вашего, что ничего между ними не было, даже... рукавами не соприкасались. Но тут я вам все сказал уже, а вы меня поняли. А эта бумажка, – опять взял со стола и трясет, как фокстерьер крысу, – это нас Владимир Антонович обидеть хотел за сегодняшнее утро.

Туркмен пожелтел хуже слабенького здешнего чая.

- Простите, Ваше Высо... Евгений Илларионович, – поправился, молодец, – вы хотите сказать, что он Шаталину... убил?

- Да вы, Рустам Умурбекович, совсем расклеились. Чтобы наш директор лабораторную пенсионерку убивать стал... это дело немыслимое. А вот жить бедной оставалось с гулькин хвост, и по медицинским рапортам той же Берлянской дыхание у нее уже разок останавливалось, едва откачала. В вами же собранном деле документ имеется. Ну и много ли в этом состоянии нужно? А вот Владимир Антонович сильно огорчились, что вы ему квартиру спалили конспиративную, нужных людей погубили. Вот он, полагаю, медику подробности происшествия в больших красках описал, примерно как мне только что, слышали же. А тому и легче – причину смерти искать не надо. Так что про заключение вы забудьте. Берлянская – ваша, а это – не ваше. И решим мы с вами так. За проявленную беспечность помещаетесь вы на три дня под арест. И за это время извольте составить мне справку на нашего директора. Не полицейскую, а человеческую. Если в том, что у вас было и у нас есть, дыры обнаружатся, потом заполните. А через пять дней, второго числа, жду вас с докладом. Понимаю, что тороплю, но у меня чувство нехорошее. А домушником этим есть кому заняться. Найдем и установим.

- Да знаю я его. Вспомнил. Семен Чорновил, взломщик-рецидивист, главарь банды. Слушаюсь, Евгений Илларионович. Разрешите направляться под арест?..

«Вот не умеет ни слова по Уставу сказать, а туда же. Но повезло человеку. Мне бы сейчас под арест, – размечтался регистратор. – Здесь, конечно, тоже и тепло, и светло. Да и в казарме неплохо. Но тут работа, а в казарме люди... а в камере только ты, койка и стол, и все, что нужно, тебе сами принесут. Счастье!»

***