Изыди

Если начальник штаба был военным до мозга костей, с великолепной строевой выправкой и внушал страх лишь одним только взглядом, то замполит роты Плавчук был человеком абсолютно гражданским. Форма на нем сидела мешком, он был перетянут портупеей, будто бинтами после тяжелого ранения в грудь. Фуражка… кто же так поиздевался, выдав ему головной убор размера на два больше? Родом он был из Мариуполя, и потому речь его представляла собой смесь русского с южным диалектом украинского. Плавчук часто выбегал из своего кабинета, и на всю казарму раздавался его громкий возглас: «А? Что?» И после некоторой паузы всегда звучала одна и та же команда: «Рота, строиться уо-о-от здесь!»

«Уо-о-от здесь» означало построение на центральном проходе. Выполнять команду, не предусмотренную уставом, никто не собирался, тем более что замполиту никакое построение и не нужно было - это ясно читалось на его задумчивом лице. Так же неожиданно, как и выбежав, Плавчук, постояв несколько секунд, забегал обратно.

Бедняга замполит! Мы относились к нему не то чтобы пренебрежительно - так, путался под ногами. Нам было его даже жаль. Мы относились к нему, как конь к ездоку, чьей команды он не понимает и недоумённо трясёт ушами: «И кто это там сзади? Скакать мешает».

Ещё раньше, чем мы, замполита раскусили его сослуживцы-офицеры, поэтому каждые выходные ответственным по роте назначался именно Плавчук. Своим постоянным присутствием в казарме и абсолютно невоенным поведением уроженец Мариуполя превращал пропахшее солдатскими кирзачами и портянками помещение, с длинными рядами металлических коек в два яруса, во что-то родное и домашнее. И запах кирзачей сменялся тем самым ароматом из моего детства - запахом бабкиного дома.

«Луконин, пудъём! Ну-ка, всем пудъём! Ну пудъём же!» - будил нас Плавчук по утрам, будучи, как всегда, оставленным на присмотре за вверенным ему личным составом. Букву «в» замполит заменял буквой «у», и тогда Власов у него становился Уласоуым, а Врабий - Урабием. Власов и Врабий деланно обижались, но коверканьем своих фамилий пользовались. «А я не Уласоу», «Я не Урабий», - отвечали они и не вставали. И, раздосадованный, Плавчук шёл будить других.

«Да пошёл ты на…» - отвечали ему сонный Луконин и все остальные, кого, перебегая от одного к другому, Плавчук безуспешно пытался поднять. Из числа отслуживших год и выше поднять не удавалось никого.

«Ну что значит «на»?.. Почему сразу «на»?.. Уже на заутрак пора, а уы спите!» - возмущался замполит.

Призванный из запаса по какой-то разнарядке, Плавчук явно занимал не своё место и был как алюминиевая ложка среди столового набора, состоящего сплошь из стальных ножей и вилок. Но зато когда он попросил нас помочь ему перевезти вещи на его новую квартиру, мы вызвались все до одного. Замполит был единственным, кто нас просил, а не приказывал. Он ни разу не наказал никого из нас, сопляков в военной форме.

– Представь, Крюк, я сегодня ночью того - уделался! Реально. Приснилось, будто я нашу медсестру… ну, сам понимаешь… - поделился как-то Луконин со мной интимным.

Медсестра Лидочка не сходила с солдатских языков и была неизменной составляющей любого трёпа о злободневном. Какие только фантазии ни озвучивались, какие только байки про её доступность ни присутствовали в батальонном сексуальном фольклоре!

Лидочка была женой начальника штаба Ломова, выискивавшего повсюду криминальный секс. Он следил за всеми с таким рвением, будто пытался уберечь себя от бесчестия и оправдать своё ревностное отношение к службе. Ломов и наш Плавчук в любое время дня и ночи могли появиться ниоткуда в самый неожиданный момент.

– А ну, воин, подойди-ка сюда! Почему ремень болтается?

И вечное солдатское, сто раз услышанное, не заставляло себя долго ждать:

– Ну… просто…

– Та-а-а-к. Просто ремень не подтянул, просто убил, просто изнас…

– … Тов-а-а-а-рищ капитан, да никого я не насиловал, - не дожидаясь окончания страшного обвинения начштаба, блеял солдат, добавляя про себя «и вашу жену тоже». Последнее, судя по всему, было чистой правдой - в противном случае наши фантазии на тему Лидочки давно б уже обросли грубыми подробностями.

Через неделю после ночного происшествия с Лукониным то же самое случилось и со мной: простыня утром стояла колом.

– Нам бром подсыпают. Это чтоб не сильно хотелось, - уверял меня Луконин. Видимо, он действительно что-то такое знал, не зря же занимал должность электрика части.

Помимо содержания в образцовом порядке розеток и электропроводки, а также замены лампочек, в его обязанности входило изготовление хлебной жижи - то есть перевод хлеба из твёрдого состояния в жидкое. Эта жижа использовалась в качестве основной составляющей в приготовлении самого вкусного солдатского кушанья.

Вообще я считаю, что процесс превращения хлеба в полуфабрикат для котлет достоин того, чтобы уделить его описанию если и не целую главу, то уж несколько страниц точно. Исключительно из уважения к этому сакральному для солдат блюду.