Изыди (СИ)

Её мама ушла в гости ― ну, мы и отвязались по полной программе. Калаш выглядел самым взрослым из нас: ему можно было дать все двадцать, если не больше. Девчонки в классе были от него без ума, чуть ли не на шею вешались. Шампанское покупал именно он ― Борьке запросто продали четыре бутылки, не спросив паспорта. Благородный напиток предназначался дамам, а себе мы прикупили семьдесят второго портвейна. Тогда это пойло называлось бормотухой. Без портвейна было никак нельзя ― взрослые ж уже, десятый класс! Покупали вскладчину, но сбрасывались только мальчишки. Я отдал все выклянченные у матери деньги ― три с полтиной. Закуска была за девчонками: они наготовили еды дома и принесли её с собой. Парни надрались, как суслики, и Борька вздумал шампанским барышень поливать. Те стали визжать, а мы ― хохотать. Именно тогда я в первый раз в жизни серьёзно напился. И моя любовь тоже. Я пытался увести её в спальню, но Галка сопротивлялась. Уломать её мне удалось не то с третьей, не то с четвёртой попытки.

И вот мы остались с ней вдвоём. Сердце колотилось так, будто готовилось выскочить. Наедине с девчонкой я был впервые, да ещё так близко, в кромешной темноте, да ещё с той, в которую влюблён, да к тому же с пьяной в стельку. Казалось, вот он шанс, вот она удача! Но что делать с Галкой, я понятия не имел. Хоть Бориса зови. Я ― к ней, а она мне с глуповатой улыбкой: "Что ты, Костя? Что ты?" А что я? Да ничего. Не знал ещё тогда, неопытный был. И ничего умнее не придумал, как запустить ей руку в трусы. Схватил там всё пятернёй: тепло! "Что ты, Костя? Что ты?" ― эту фразу до сих пор помню. А в комнате ― веселье в самом разгаре, и Калаш пьяным голосом орёт: "Если Галка меня не любит, сейчас пойду и убью её!" Друг, называется. Он, оказывается, на неё тоже глаз положил. И при этом ещё и подсказывал мне, как к ней лучше подкатить. Вот сволочь!

Чем потом дело кончилось, помню плохо. Помню только, как Вован Зюзин напился в зюзю и весь вечер ходил и бормотал: "Я - Новый год!" Хорошей бормотуха оказалась, забористой. Зюзю после этого так и прозвали: "Здравствуй, Зюзя-Новый Год". Кстати, его друг Колян, несмотря на то, что пил наравне со всеми, был трезвый как стеклышко. Да, что и говорить, алкоголь, как и женщины, ― оружие избирательного действия.

Сцену утреннего прихода Галкиной матери я тоже очень хорошо помню. Как только мы её увидели, мигом все отрезвели и бросились из квартиры врассыпную, как при пожаре. Короче, та ещё была картинка для мамы: все вповалку ― кто где, кто с кем. Где в этот момент находилась сама Галка, и случилось у них с Борькой или нет, я в тот день так и не узнал. Не узнал и потом. С Галей я несколько раз после окончания школы встречался, но спросить насчёт Бориса так и не решился. Узнать это можно было только во время драки с Калашом либо после неё, но до драки, к которой нас все подстрекали, дела так и не дошло, чему одноклассники очень удивились.

А ещё помню, как мы одевались и как разбегались. Я с перепугу надел чужие ботинки, оказавшиеся на два размера больше моих. Из наших такой размер обуви был только у Зюзи и у Коляна. Достались ли кому-то из них мои ботинки, неизвестно. Но босиком не ушёл никто.

Как только закончились каникулы, Галкина мать пришла в школу и всё рассказала классной. Разумеется, мы со страхом ожидали показательной порки. Но, как ни странно, Валентина отнеслась к этому интеллигентно. В первый же учебный день она оставила наш костяк после уроков и сказала: "Какой позор вы мне устроили! Стыдно". Только и всего. И посмотрела в сторону Гали. А я всё думал: слово "позор" адресовалось всем или только ей? Неужто Галка с Калашом всё-таки слюбилась? Она потупилась и сделала вид, что ничего не помнит. И снова продолжила меня дразнить.

Вот, собственно, и всё, что можно рассказать о моей школьной любви. В свою мечту я бы её не взял. Потому что моя мечта не должна иметь никаких изъянов, пороков и двойного смысла.

Борис всё пристает и пристаёт с вопросами, как продвигается у меня роман.

― А ну-ка, подай-ка мне его на рецензию, ― периодически требует он.

И я даю. Мне обязательно нужно мнение будущего читателя.

После рецензии он громит написанное и подстрекает к убийству:

― У тебя почему-то все сволочами получаются. Особенно главный герой: с виду правильный, а копни поглубже ― подлец. Убей его.

― Подожди, рано пока. Разве что в конце романа.

― Вот под конец и убей. Литература ― это ж как удар по сердцу, как шило в печень, как кактус в зад. Вот это я понимаю! В хорошем романе главный герой в конце обязательно погибает. И вообще надо быть ближе к жизни. Жизнь очень интересная штука.

"Ещё бы, ― думал я, слушая Бориса. ― Писателям жизнь интересна исключительно и только поэтому. И чем трагичнее она, тем интереснее. Лучше писателей об этом знают только журналисты".