Изыди (СИ)

От нечего делать я не спеша поплелся к рынку. Там молодой кавказец предложил мне красный ялтинский лук, а персиков у него не оказалось. Парень убеждал, что этот лук сладкий, почти как пэрсик. Он был очень настойчив. Но я купил чёрно-синего инжира, у колоритного старика. Его голос показался мне знакомым. Где-то я его уже слышал.

― А персиков у вас нет? ― спросил я его.

― Персиков? ― Старик удивлённо посмотрел на меня, как будто я должен был знать, что эти фрукты он не продаёт.

― Да, персиков. Меня просили привезти. Мне сказали, что крымские персики самые вкусные.

― У меня только инжир. Я продаю его уже двадцать лет. У меня собственный небольшой сад.

"Странный старик. И голос знакомый", ― подумал я. Такой же голос был у нашего доцента на кафедре в универе. Я поймал себя на мысли, что хочу окликнуть его по имени.

У черноглазой товарки я купил только что испечённого кукурузного хлеба, а потом мне захотелось погрузиться в волны Чёрного моря. Море плескалось рядом, оно ждало меня, и я не мог отказать ему в визите.

Переполненный ощущениями свободы и счастья - пусть даже временного, пусть на час, но моего, безграничного, - я решительно двинул по направлению стрелки. Она указывала путь к пляжу.

Через пятьдесят метров мне открылся небольшой участок берега, узкая полоска мелких серо-бурых камней, упиравшаяся в бетонную стену. Спуск по ржавой зазубренной лестнице слегка поубавил утреннего желания вкусить крымского счастья. Ещё не убранные водоросли после отлива издавали лёгкое зловоние. Пара-тройка любителей раннего загара нежились на белых пластиковых лежаках.

Я расположился с краю пляжа, растянув свои вылинявшие джинсы на крупной гальке и, выбрав каменья помельче, улёгся, подставив спину крымскому солнцу. Скоро пляж наполнился разным народом, среди которого преобладали молодые беременные женщины и мамки с детьми от года до пяти. Они облепили меня и слева, и справа, причём устраивались долго. Процесс воспитания при этом не прерывался ни на минуту:

― Купаться только возле берега!

― Надень панамку!

― А ну, вылазь, вода ещё холодная!

― Не трогай пиписку!

Последнее относилось исключительно к мальчикам, которые трогали, несмотря не запреты. Крики мамаш над самым ухом я терпел недолго. Уже через двадцать минут я, снявшись с якоря, убрался из этого импровизированного детского сада. Но оказалось, что дети были мне только в помощь, иначе я бы сгорел с первого же раза. Это я понял вечером.

Подниматься наверх по длинной лестнице после пляжного отдыха оказалось труднее, чем спускаться. Возле двери моего номера на каменной стене сидела кошка, настолько ушастая, что её "локаторы" были видны издалека. Подойдя ближе, я рассмотрел её. Кошка на моё приближение никак не отреагировала, даже не пошевелилась. "Странное животное", ― подумал я. Подойдя к ней почти вплотную, я увидел, что с одного бока она изуродована. Один глаз отсутствовал (на его месте зияла впадина), а треугольная морда походила на сдувшийся шарик. Левая лапа оказалась перебитой ― я это понял, когда кошка всё-таки встала и повернулась ко мне зрячим глазом. Профиль моей гостьи со стороны уцелевшего глаза выглядел довольно благородно, и я нашёл животное даже симпатичным.

― Привет, Мальвина. Давай знакомиться?

Кошка живо откликнулась на приветствие, потянулась и приблизилась почти к моему носу. От неожиданности я оторопел, не ожидая такого скорого согласия. Но отступать было некуда, и я понял, что животное придётся брать на содержание. А раз так, вынужден был бросить ей пару кусков ещё тёплой лепёшки. Кошка набросилась на неё, как будто ничего вкуснее кукурузного хлеба никогда не ела. Она проглотила два куска так, что я и не заметил. Отломил ещё пару кусков ― та же картина: реакция мгновенная.

Проглоченные куски оказались этой Мальвине на один зуб. Я повернулся, чтобы открыть дверь, но тут кошка издала тонюсенький звук ― высоким тембром, и ничего общего не имевший с мяуканьем.

Я повернулся, чтобы дать ей добавки, и она снова издала свою просьбу, раскрыв пасть. И я всё понял: у неё вообще нет передних зубов, дёсны ― гладкие, как у беззубой старухи, потерявшей во сне свои зубные протезы. Я устыдился своей высокомерной благотворительности.

― Окей, дорогая, жди меня здесь, я принесу тебе что-нибудь подходящего для твоих оставшихся зубов. И извини.

Мальвина всегда была голодна, и потому кушала хорошо. Всё, что я ел сам, шло в пищу и ей. Бюджет мне пришлось разделить на пару с моей подругой. Окно комнаты выходило на другую сторону стены, а между стеной и окном зияло небольшое пространство, куда я скидывал остатки еды: кусочки курицы, лапшу, тушёные овощи. Мальвина не была избалованной и не привередничала ― ела всё.