Изыди (СИ)

Откуда взялось это стремление к другой жизни, желание новых ощущений? Поймать свою мечту хотя бы за хвост, хотя бы за коготь должен был не я. Не сегодняшний я. Это мог сделать только другой я, отрезав от себя всё лишнее, избавившись от ненужного. Вопрос в том, как это сделать. Значит, так: сначала представить себя умершим, и это классика, потом обязательно воскреснуть, но без этой дешёвенькой пошлости, без этого обременяющего балласта, называемого жалостью. А потом? Потом я разложу себя на составные части и поменяю местами: руки присобачу вместо ног, а голову туда, где она неплохо себя чувствует у дураков и идиотов. Останется провести инвентаризацию и утилизировать лишнее. Процедура давно отработана. Какой-нибудь медбрат, косящий от срочной службы, отнесёт излишки и завалит их известью, сбросит в канализацию или скормит бродячим собакам за воротами. В будильнике, который в детстве я несколько раз разбирал на винтики, после сборки всегда оставалась парочка лишних деталей. Мой будильник умирал несколько раз и каждый раз воскресал, и, несмотря на потерю боевых единиц, продолжал исправно выполнять свои прямые обязанности. Упорный был и упрямый.

Умереть не сложно: требуется всего лишь немного брома для обязательной медитации, или попроситься полежать в гробу в какой-нибудь киношной массовке или у приятелей Глеба, коих у него полно в ритуальных агентствах. С последующим оживлением будет посложнее, но главное другое: кем после оживления предстать перед человечеством, и от чего ещё, кроме жалости, следует избавиться, а что оставить как обязательный и необходимый базис. Без чего я окажусь не способным творить? Во всяком случае, воскреснуть я должен идеальным, без каких-либо изъянов. Если Бог создал этот мир, то почему он сделал его таким несовершенным? Вот и Глеб убеждает меня в этом. Я включаю адвоката, я говорю ему, что совершенство присутствовало в замысле божьем.

- Почему Создатель запретил есть плод с древа познания? Он не хотел, чтобы человек познал Добро и Зло? Разве знать это есть грех? Мы, знающие, есть грешники? И где ты видел совершенство? - возражает Глеб. - Разве не тебе приходится исправлять недостатки?

- По-твоему, Дьявол хотел улучшить мир, созданный Богом, и тогда, получается, что это ты защитник его. Это ты, а не я, пытаешься исправить несовершенство сущего, - парирую я.

- А хоть и так. Дьяволу приписали низменные страсти, обвинив в желании всё разрушить. А, может, ровно наоборот? Разве он не заслуживает хотя бы снисхождения, не говоря уже о том, что мог быть полностью оправдан?

Глеб говорит, что желание добавить совершенства туда, где Создатель в спешке ли, по незнанию из-за отсутствия опыта или умышленно допустил ошибки и недоделки, вполне заслуживает того, чтобы прекратить выдвинутое обвинение.

Я и не заметил, как поменялся с приятелем ролями, не заметил, как мой внутренний адвокат попал в капкан. Я не находил подходящих доводов ни в защиту созданного Всевышним совершенства, но потерянного при приёме-передаче, ни для опровержения оправдания того, кого Глеб с лёгкой руки записал в заботливого дядю, поборника и защитника справедливости и устранителя недостатков. И тогда с ещё большей силой я захотел освободиться от чувства собственного несовершенства, но одновременно и сомневался, чувствуя, что в логике Глеба что-то не так. Но, не сумев возразить, всеми силами отодвигал тайное, давно зревшее желание новой жизни всякий раз, как только представлялся подходящий случай. Я боялся этого желания, потому что не находил ответов, и думал, что, приблизившись вплотную к своей мечте, откажусь от неё, испугаюсь и откажусь. Но больше всего не хотел, чтобы моя жизнь превратилась в стоячее болото, куда свежая вода попадает только с проливными дождями и, не имея выхода, застаивается, снова становясь затхлой и тёмной. Я надеялся, что тот самый знакомый московский профессор медицины сможет мне помочь заново обрести себя.

А пока я мог рассчитывать только на своих слуг - на почки, печень, на другие внутренности. Разряженные в ноль надпочечники я заменял другими органами. Переключая поочередно с одного на другой, я заставлял их вырабатывать адреналин в достаточном количестве. Когда уставали почки, тут же включалась печень и генерировала нужный мне заменитель адреналина или что-то похожее на него. Как заряженная за день солнечная батарея, я излучал поистине сумасшедшее желание разобраться с любым, кто попытался бы покуситься на мою мечту. Печень испускала дух, я ставил её на подзарядку и включал остальную требуху, которая болталась у меня внутри без дела, пока печень обеспечивала жизнедеятельность обновляемого тела. Я не мог позволить себе сбоев и перерывов. Я всё время должен был находиться в эрегированном состоянии, без скидок на пьянки, похмелья, болезни и прочую хандру, пребывать в готовности в любую минуту выбросить отстреленную гильзу. Я не мог сослаться на неудачи и проигрыши - моя мечта о достижении собственного совершенства и такого же жилища не простила бы халявы.