К чужому берегу. Предчувствие.

Оставаться в Париже было немыслимо. Я даже не собиралась ночевать в этом городе. Во-первых, меня терзал страх перед Бонапартом. Во-вторых, мне надо было любой ценой поймать след мужа. Мы с ним разминулись на два дня. Если б я одумалась раньше… Впрочем, раньше, до побега Александра, Бонапарт еще не вламывался в мои покои по утрам, и я, строя планы на земли Жана и лелея еще какие-то иллюзии насчет первого консула, и не собиралась одумываться.

Талейран, конечно, будет крайне шокирован моим исчезновением. Скажет, что я могла бы хоть намекнуть ему о своем намерении… Он возлагал на меня столько надежд, столько денег потратил. Скверно, что нам не удастся поговорить перед моим отъездом. Он будет разочарован во мне. Но, по большому счету, его разочарования только начинаются: я была уверена, что, пребывая подле Бонапарта, он испытает их вдоволь.

Я вспомнила, что рассказывала толстуха Розен о побеге роялистов, и невольно улыбнулась. Ловко шуаны провели республиканских ищеек! Александр — мастер на подобные штуки; разве не освободил он меня из плена у синих в декабре, подменив кучера? И такого человека я решила подразнить, играя роль самостоятельной дамы, принцессы де Ла Тремуйль! Меня оправдывало только то, что в ту пору я не была лично знакома с Бонапартом и считала его все-таки нормальным человеком, а он оказался весьма странным субъектом, едва ли не полоумным в своем неистовстве…

«Если я даже не догоню мужа во Франции, Буагарди поможет мне перебраться в Англию, — подумала я решительно. — Он знает способы. Десятки роялистов пересекают Ла Манш каждый день, так что и для меня найдется местечко. Я приеду в Блюберри-Хаус на правах законной супруги и больше никому не позволю там хозяйничать». Эта мысль придала мне сил, хотя сердце у меня слегка ныло от сознания собственного легкомыслия и меркантильности, от сожаления о том, что мы с Александром можем прибыть в Англию порознь, а не взявшись за руки, на одном бриге, как дружные супруги.

Вздохнув, я погладила рукой подушку. На ней, казалось, еще сохранилось углубление от головы герцога. Как скоро наступит момент, когда на подушке наши головы снова будут рядом? Скоро ли мы будем засыпать, обнявшись, так уютно и любяще, как, например, в январе, когда в Белых Липах бушевал снегопад, а я сказала Александру, что, если у нас родится девочка, ее нужно назвать Мари Клер?…

Шаги раздались на лестнице. Кто-то поднимался сюда, в номер. Я напряглась, обратив взгляд на дверь. Кого это принесла нелегкая? Бонапарт, весь в вихре своей первой званой охоты, вроде бы не должен был так скоро организовать погоню за «кузиной»?

Дверь отворилась, и на пороге я с изумлением увидела банкира Клавьера.

— Вы успокоились уже? — осведомился он, и тон его был почти сварлив. — Набегались? Так, может, поговорим?

Глава седьмая Друг и враг

1

Сказать, что я была удивлена, — значит, ничего не сказать. Я уже и думать забыла об этом человеке, полагая, что он отправился восвояси — пить кофе или еще что-то там делать, не знаю. И вот теперь он снова стоял передо мной, заложив руки за спину, такой высокий и массивный, что заполнил собой весь проем двери и заслонял солнце, лившееся в окна со стороны коридора. Я не на шутку взволновалась. Что ему нужно, черт возьми? Что он за мной ходит? Я прекрасно понимала, что положение мое уязвимо, и сознавала всю влиятельность и силу Клавьера в данной ситуации. До сих пор он разыгрывал роль помощника, но чего он хочет на самом деле?

— Вы как-то слишком много уделяете мне внимания, — сказала я сухо, взглядом разыскивая свои перчатки и сумку. Куда я их бросила, когда вошла? — Это становится неудобным…

— Для кого неудобным? Для вас?

— Да, конечно. Мы, кажется, не друзья и не родственники…

— Не смешите меня. Мы не друзья, разумеется, но такой человек, как я, сегодня не может быть вам неудобен.

Банкир взял стул, придвинул его к кровати, на которой я расположилась, и оседлал его, усевшись лицом к спинке. Я следила за ним недоверчивым взором, уже сожалея о том, что задержалась в гостинице так надолго.

— Послушайте меня, — довольно мягко, бархатистым тоном начал он. — Я знаю вас много лет. Могу даже сказать, что осталось мало людей, с которыми я знаком так давно. Я долго наблюдал за вами — иногда пристально, иногда время от времени, и мне показалось… что вы довольно умная женщина, несмотря на все ваши недостатки. По крайней мере, вы — живучи, как какая-нибудь кошка, вы всегда приземляетесь на четыре ноги, а это говорит если не об уме, то хотя бы об удачливости.

— Благодарю вас, — сказала я с язвительностью, потому что все эти сравнения с кошкой мне совсем не льстили. — Но к чему подобные речи? Надеюсь, вы не назначили этот день днем воспоминаний?

— Нисколько. Я человек дела и мало говорю о чувствах. У меня их вообще почти нет. Но когда речь идет о вас, возникает некое обстоятельство, которое не дает мне быть полностью равнодушным.

— Что же это за обстоятельство? — воскликнула я. — Что нас может связывать?