К чужому берегу. Предчувствие.

Я прервала ее, потому что не хотела слушать славословия в адрес корсиканца. Гражданка Розен насупилась, краска подступила к самым краешкам ее чепца, надвинутого на веснушчатый лоб:

— Разумеется, я вас понимаю. Вы — жена одного из них, поэтому не хотите слушать ничего плохого…

— Я только хочу узнать, как им удалось обвести вокруг пальца охрану. И я оплачу вам… скажем, оплачу пропаленные ковры, если вы расскажете мне об этом.

Кабатчица оживилась.

— Это другое дело! И это будет справедливо, я думаю… Так вот, мадам, как обстояло это дело. Один из роялистов — высокий, темноволосый, был страх как болен. Он и приехал сюда из рук вон хворым, а в Париже совсем ему стало плохо. У него постоянно болела голова, да так, что он криком кричал, чуть с ума не сходил.

— Криком кричал? — воскликнула я, похолодев от страха.

— Успокойтесь, мадам! — снисходительно осадила меня гражданка Розен. — Это все был чистый спектакль, как я теперь понимаю. К нему все время ходили лекари, но ничем якобы помочь не могли… А после свидания великана Жоржа с первым консулом у этого темноволосого господина открылась горячка, да такая, что его друзья чуть ли не веревками связывали и пару раз посылали за священником. Не нашли, конечно, они священника, такого, какого хотели, ведь где ему взяться в Париже, если все святые отцы у нас присягнули Республике?…

По ее словам, в ночь на пятницу высокому темноволосому аристократу стало так плохо, что его слуга, индус, в ужасе выбежал в гостиничный зал и попросил соглядатая о помощи: дескать, подержите господина, пока я буду пускать ему кровь! Охранник, давно убежденный в том, что одного из шуанов вскорости придется хоронить, не отказал в просьбе и поднялся в комнату больного.

— Тут-то они оба, шуан и индус, беднягу и придушили! Не до смерти, правда, потом он отдышался. А роялисты, все пятеро, спустились вниз, напрыгнули на тех двоих охранников, что караулили в саду, прибили их хорошенько — и были таковы…

Закончив рассказ, вдова Розен деловито подытожила:

— Такого никогда не случилось бы, будь Фуше во главе полиции! Этот человек пристально надзирал над всеми гостиницами. Каждое заведение, и мое в том числе, давало ему подробный отчет, кого у себя принимает… А теперь что? Сплошная вседозволенность! Пятеро врагов Республики с легкостью бегут из Парижа!

Она так хвалила подлеца Фуше и так простодушно заявляла о своем былом сотрудничестве с ним, что я невольно усмехнулась: какая святая простота доносительства! Я дала ей тридцать франков и попросила позволения подняться на второй этаж, в комнату, где жил «больной» аристократ. Гражданка Розен не возражала.

— Да пожалуйста, ступайте! Там ничего нет. Одна мебель и обои. Если вам угодно, будьте там хоть до вечера. Но я б на вашем месте, мадам, очень радовалась, что ваш супруг оставил вас в покое и бежал! Его наверняка поймают, и судьба его будет незавидна. И Жоржа тоже поймают — не сегодня, так завтра…

— Будущее никому не известно, — возразила я резко.

— Ваша правда. Неизвестно. Но в ближайшем будущем сила будет за Бонапартом, уж поверьте моему чутью! Все французы за него, а таких чудаков, как вы и ваш муж, — по пальцам пересчитать можно…

— Я помню, как все французы были за Робеспьера, — отмахнулась я от ее пророчеств. — И долго ли это длилось? А главное, чем закончилось?

Вдова ничего не ответила, отвернулась, взялась со скрипом натирать стаканы, и если и выразила несогласие, но лишь в форме неразборчивого ворчания.

Я предчувствовала, конечно, что особых сюрпризов от посещения комнаты Александра ждать не стоит. Слишком он горд и упрям, чтоб оставлять мне романтические послания после того, как я бросила ему вызов, не подчинившись его распоряжениям. Я вспомнила его слова: «Вы не можете пойти на бал в Нейи как герцогиня дю Шатлэ, потому что я с этим не согласен. А если пойдете в качестве принцессы де Ла Тремуйль, какая роль отводится мне? Клянусь честью, я найду себе дело получше, чем быть вашим пажом на консульских вечеринках!» — и грустно улыбнулась. Ей-Богу, этот мужчина, неистовый и твердый в своих убеждениях, заслуживал уважения больше, чем кто-либо из всех, кого я знала!

Но, хотя я чувствовала, что мой визит будет бесплоден, мне все-таки нужно было побывать здесь. Взять паузу. Собраться с мыслями… Честно говоря, я уже несколько устала за это нескончаемое утро, начавшееся для меня еще на рассвете с такого бурного пробуждения. Войдя в номер, я перво-наперво уселась на постели, распустила ленты шляпки и некоторое время сидела, бездумно уставившись в противоположную стену. На ней висел портрет Томаса Джефферсона, американского деятеля, окруженного греческими богами, в каком-то ярмарочном исполнении. И этой мазней Александру, ценителю итальянской и голландской живописи, пришлось любоваться в течение шести недель…

«Что же делать? Идти к Буагарди? Да, наверное, это единственный выход».