К чужому берегу. Предчувствие.

— Очень личное обстоятельство, моя дорогая, — ответил он. — И, признаться, такое для меня важное, что вот уже некоторое время я сплю не так спокойно, как прежде.

— Поразительно! — сказала я. — Слава Богу, из ваших слов я могу заключить хотя бы то, что вы не будете терзать меня воспоминаниями о наших отношениях, поскольку они были давно и…

— И никак не могли бы повлиять на мой сон, — закончил Клавьер. — Упаси Бог! Вы угадали. И это еще раз подтверждает, что вы вовсе не глупы. Итак…

С этими словами он добыл из грудного кармана своего сюртука серебряный медальон, довольно крупный, вроде тех, в которых люди хранят портреты своих близких. Я не ошиблась. Клавьер открыл его и издалека показал мне: на обеих половинках медальона действительно были изображения каких-то лиц, нечеткие, вроде наброска карандашом или углем.

— Что это?

— Посмотрите внимательно. Эти рисунки три дня назад привез мне господин Редут.

Я ничего не понимала.

— Какой господин Редут? Х-художник Жозефины?

— Да. Николя Редут. Но почему вы не спрашиваете, откуда он мне их привез?

Страшная догадка заползла мне в сердце. Подавшись вперед, я выхватила у банкира медальон, взглянула на наброски поближе и — вот ужас! — узнала на рисунках знакомые черты. Будто гром загремел у меня над головой: это были круглые личики Изабеллы и Вероники. Их большие глаза, длинные ресницы, ямочки на щеках, кудряшки на лбу!..

Пристально глядя на меня, Клавьер выговорил:

— Редут оказал мне маленькую услугу и по моей просьбе побывал в вашем поместье. Как там вы его называете? В Белых Липах. Ему удалось увидеть ваших близнецов, и он был так любезен, что сделал несколько набросков с натуры. А потом, по приезде в Париж, передал мне и цветные эмали, сделанные, правда, по памяти…

Я молчала, не в силах осмыслить услышанное. У меня даже слегка шумело в ушах от потрясения, как будто банкир со мной не просто говорил, а по голове меня ударил. То, что он мне сообщал сейчас, было настолько неожиданно, дико и возмутительно, что просто не укладывалось в сознании. Никогда в жизни я не могла бы и представить, что этот подлец додумается до подобного! Послать шпиона ко мне в дом… с какой-то странной целью… заставить шпиона искать встречи с моими детьми — с самым дорогим, что у меня есть! Да есть ли предел подлости этого человека?! Он не меняется со временем: десять лет назад этот мерзавец подсылал ко мне в дом подкупленную гувернантку, теперь выслеживает мои тайны с помощью художника, чтоб он сдох!

— Эмали лучше передают внешность этих девочек, но я храню их дома, поэтому не могу показать вам, — любезно, каким-то вполне светским тоном продолжал Клавьер, будто не замечая дикого выражения, стоявшего в тот миг в моих глазах. — На эмалях видно, что это сероглазые и светловолосые барышни.

Настолько сероглазые и светловолосые, что, глядя на них, я невольно вспомнил свою сестру Бернардетту и даже… даже свою мать.

— Ах, вашу мать, — повторила я напряженно, чувствуя, что вот-вот взорвусь. — У вас была мать, оказывается…

— Да. Которая, как я вам уже говорил, дважды производила на свет близнецов.

Он встал, подошел к окну и какое-то время глядел на улицу, по которой сновали торговцы. Из близлежащей кофейни доносился стук чашек и взрывы смеха. Я ошеломленно молчала. Мне казалось, лучшим ответом этому негодяю была бы пощечина, но я не ощущала в себе сейчас сил для доброй драки. Я прекрасно понимала, к чему он клонит, — сейчас, по прошествии стольких лет, когда Тереза доказала ему, что он вполне может быть отцом, в нем проснулся интерес к тем детям, которых я когда-то произвела на свет и которых он тогда бросил. С какой-то целью он настойчиво, нагло, беспардонно лезет в мою семью… вот только с какой?

Клавьер резко повернулся ко мне:

— Собственно, чтобы поставить точку во всех этих мучительных догадках, мне нужно от вас только одно, моя красавица.

— Что же? — выговорила я одними губами, не глядя на него.

— Сколько лет этим девицам? Можете вы назвать дату их рождения? Это много бы для меня прояснило.

Я взглянула на него с недоброй усмешкой.

— Могу ли я назвать дату их рождения? Почему же нет, если я их мать?

— Так назовите ее, — повелительно сказал он. — Сколько им лет? Шесть? Или все же еще пять?

Снова присев рядом со мной, он резко, бесцеремонно взял меня за обе руки:

— Ну-ка, поглядите мне в глаза. Вы же уже все сообразили, правда? Да, ваш давний приятель Клавьер подозревает, что в бретонской глуши уже давно воспитываются его дети. Что вам стоит подтвердить его подозрения? Вы порой слишком спесивы, а раньше и вовсе смотрели на буржуа сверху вниз, но жизнь вас потрепала и теперь даже вы понимаете, что я — не просто один из многих. Я самый богатый человек в Европе, а буду еще богаче… вы должны видеть в этом свою выгоду, разве не так?

Я с силой высвободила свои ладони. Меня переполняла ярость, которую я сдерживала разве что тем, что хотела досконально понять, чего же банкир от меня хочет.

— Вы богатый человек? Тьфу! Да что вы можете мне предложить, кроме подлости? Только подлость и предательство я от вас и видела!