К чужому берегу. Предчувствие.

— Положитесь на мое знание натуры первого консула. Этого бала он не пропустит. Да он на всякий прием приходит поздно, это естественно для правителя.

— Для правителя? — повторила я медленно и удивленно.

— Именно так. Не стоит кричать об этом на всех углах, но именно он сейчас властелин Франции. — Чуть искривив губы в презрительной гримасе, он кивнул в сторону двух других консулов, Дюко и Камбасереса: — Видите? Hic, haec, hoc[26] — так я называю нынешний властный триумвират. У вас живой ум, мадам, разберите сами, кто из них hic[27].

Я засмеялась. Замечание Мориса было необыкновенно точным. Дюко можно было бы назвать «оно» — таким ничтожным он казался, что касается толстого Камбасереса, которого окружали слухи об его противоестественных склонностях (сей бывший юрист из Монпелье действительно не имел семьи и держался на безопасном расстоянии от женщин), то он вполне подпадал под определение «она». Ясное дело, что из тройки консулов на звание властелина мог претендовать только Бонапарт.

Не желая до конца соглашаться с Талейраном, я возразила:

— Доказать права на Италию будет не так-то легко даже для того, кого вы называете hic. Талейран улыбнулся, явно не собираясь продолжать спор.

— Позвольте мне проводить вас к нашим старым знакомым. Первым танцем будет вальс, и поскольку меня Бог лишил возможности танцевать, я хотел бы, чтоб вы начали бал с кем-то, кто хоть отдаленно может быть достойным вас.

Прихрамывая, он проводил меня в один из залов к компании аристократов, которые приветствовали меня почтительными поклонами. Лакеи разносили на серебряных подносах прохладительные напитки; Талейран взял бокал оршада[28] и, любезно предложив его мне, сказал во всеуслышание:

— Если бы не звуки музыки, я счел бы, что нахожусь в Эй-де-Беф[29], господа.

Это была правда: попивая шампанское, здесь беседовали о политике и армии представители самых знатных французских фамилий. Я узнала графа де Сегюра, постаревшего, но все еще бравого: он делился впечатлениями от своих путешествий, потому что вообще был человек, много повидавший, — воевал с англичанами в Северной Америке, посетил Мексику, Перу, Сан-Доминго, долгое время жил в России. Ему вторил герцог де Ларошфуко-Лианкур, бывший королевский постельничий, тот самый, который 14 июля 1789 года, в день взятия Бастилии, на вопрос Людовика XVI: «Что же это такое — бунт?!», грустно ответил: «Нет, сир, это революция». Я не видела его с тех самых июльских дней, но, как можно было предполагать, его судьба сложилась согласно обычному маршруту аристократа: эмиграция, мытарства в Англии, приключения в США и, наконец, милостивое разрешение от Бонапарта вернуться.

— Граф де Сегюр, думаю, получит от первого консула место государственного советника, — вполголоса разъяснял мне министр. — Герцог де Люинь вполне может стать мэром… скажем, в одном из округов Парижа. Подыщется служба и для графа де Нарбонна, хотя у него даже само лицо напоминает о Бурбонах[30]. Как видите, мадам, я не терял времени даром. Старая аристократия возвращается не только на балы, но и на службу, и это только на пользу Франции.

«Король же остается в подчеркнутом одиночестве, в изгнании», — подумала я, вспоминая слова мужа, но вслух ничего не сказала.

В отличие от Эме де Куаньи, и граф де Сегюр, и герцог де Лианкур вернулись во Францию ярыми англоманами, в восторге от английских технических новшеств, а последний так и вообще был полон решимости внедрить на родине вакцинацию против оспы, распространенную в Туманном Альбионе.

— Операция самая простая: пустула, взятая с вымени заболевшей коровы, прививается человеку в ранку чуть повыше локтя. Лекарь Дженнер, который изобрел это спасение для человечества, объяснил мне все тонкости процедуры, и я привез во Францию порцию его вакцины. К сожалению, мне не удалось отыскать достаточное количество добровольцев. Надеюсь, Бонапарт поможет этому полезному начинанию.

— Вакцинация! — повторила полная величественная дама, в которой я с изумлением узнала герцогиню де Турзель, воспитательницу детей Марии Антуанетты. — Должно быть, вам известно, герцог, что от этой процедуры погибает двое из десяти привитых детей!

— Однако же от оспы гибнет половина, — парировал Лианкур.

— Благодарение Богу, последние двадцать лет об этой болезни мало что во Франции слышно, — произнесла я. — А в Англии, видимо, совсем наоборот?

Тема Англии была мне очень интересна. Лианкур поклонился:

— Да, и детская смертность чрезвычайно высока. Вот почему там так озабочены способом предупреждения болезни.

— Мне кажется, это достаточно рискованный способ, господин де Ларошфуко, — заметила я. — Я как мать не решилась бы подвергнуть своих детей такому риску.

— Когда процедура сделана правильно, риск минимальный, мадам дю Шатлэ.