К чужому берегу. Предчувствие.

В платье из лилового шелка, отделанного нежнейшими аппликациями из белых нарциссов, она выглядела почти красивой, хотя вообще-то к красивым женщинам ее и близко не относили. Несмотря на свои тридцать семь, она по-девичьи убрала густые каштановые волосы живыми белоснежными нарциссами, такими же, как и те, что были вышиты на ее наряде, и эта смелая выдумка очень ей шла: прическа освежала лицо, подчеркивала белизну кожи и блеск темных глаз. Вокруг шеи было несколько раз обернуто ожерелье из отборного белого жемчуга, на маленьких пальцах блестели перстни с бриллиантами, на запястьях — жемчужные браслеты, из чего доводилось сделать вывод, что недостатка в драгоценностях мадам Бонапарт, конечно, не испытывает. И для меня было довольно забавно обнаружить, что эта неутомимая модница, более всего на свете интересующаяся туалетами, не сводит глаз с моего собственного наряда.

Она принимала приветствия, сидя у камина в главном зале дворца. Рядом с ней была девушка лет восемнадцати, голубоглазая и русоволосая, очень кроткая; ее можно было бы назвать красивой, если б в ее лице не было чего-то слегка овечьего. Я мысленно предположила, что это дочь Жозефины от первого брака, правда, не могла припомнить ее имени.

— Это Гортензия, — напомнила мне супруга первого консула. — Вы видели ее на Мартинике, мадам, видели и в тюрьме Карм.

— Я хорошо помню вас, мадемуазель, — учтиво кивнула я.

— А я помню вашу воспитанницу, ее, кажется, звали Аврора, — сказала Гортензия. — Замужем ли она?

— Готовится выйти замуж за графа де Буагарди, — ответила я не без гордости.

Мать и дочь переглянулись. Мадам Бонапарт невольно вздохнула, и я поняла, что вопрос брака довольно остро стоит для Гортензии. Однако говорить об этом на приеме, среди тысяч чужих ушей, было неудобно. Взор Жозефины пытливо скользил по моему платью. Потом, не выдержав, она спросила:

— Неужели это снова ваша портниха из Флоренции? Кажется, вы несколько раз приносили мне ее выкройки, Сюзанна. Она имела в виду синьору Анжелу Раньери, которая некоторое время действительно снабжала меня своими новинками.

— О нет, — улыбнулась я. — На этот раз это работа нашего парижского умельца. Его зовут Леруа. Он служил когда-то в Версале парикмахером, причесывал саму королеву, а теперь помогает мадемуазель Розе Бертен. Вам нравится его творение?

Жозефина тоже слегка улыбнулась, прикрыв губы веером. Я заметила, что зубы ее, которыми она и раньше не могла похвастаться, совсем испортились, и в этом, вероятно, была причина того, что она слегка поджимала губы при разговоре и использовала веер. Молодую Гортензию, по всей видимости, ожидала та же беда.

— Мне очень нравится. Его зовут Леруа, говорите?

— Да. Я передам ему, чтоб он немедля посетил вас. Это вправду талантливый человек, его наверняка ждет известность.

— Меня до сих пор обслуживала мадам Жермон, — призналась Жозефина. — Однако я с радостью приму этого невероятного Леруа, поскорее передайте ему это, Сюзанна.

Я чуть наклонила голову, выражая согласие. Впрочем, такой жест можно было бы счесть и поклоном….. Встреча с мадам Бонапарт, признаться, тяготила меня. Я чувствовала, что не знаю, как вести себя с ней в ее новом качестве. Она называла меня по имени, стало быть, я тоже могу называть ее по старой памяти Жозефиной? Но что-то внутри подсказывало мне, что это было бы уже неправильно, что она сохраняет право на снисходительность ко мне, а я вроде бы теперь должна демонстрировать почтение — она же супруга первого консула!

Но могло ли это почтение быть искренним? Креолка с Антильских островов ну никак не вызывала у меня чувства преклонения. Ни ее ум, ни ее происхождение, ни ее прошлое, в котором, по слухам, числились театральные выступления голышом перед Баррасом и его приятелями, — ничто не могло искренне восхищать Сюзанну де Ла Тремуйль, и кланяться этой даме, как высшей по рангу, мне было унизительно. Поскорей бы закончить эту натянутую аудиенцию… Жозефина, может, и неплохая женщина, по крайней мере, в ней есть некоторая доброта, за которую ее стоит любить, но слишком уж поменялись у нас статусы, и приятельницами нам уже не быть никогда!..

«Кстати, хорошо ли, что она сидит при разговоре, а я стою? Что сказал бы отец, увидев меня сейчас?»

Мои сомнения разрешились сами собой. Шум донесся от главного входа, людские волны расступились, словно готовясь пропустить кого-то. Публика выстроилась вдоль стен, гомон притих, и в наступившей тишине раздался громкий голос Талейрана, объявившего на весь дом с мастерством истинного царедворца:

— Гражданин первый консул!..

— Бонапарт! — выдохнула Жозефина, поднимаясь со своей гнутой царственной оттоманки, и глаза ее засияли. — Наконец-то! Отвлекся все-таки от своих бумаг!

— Ваш супруг танцует, мадам? — осведомилась я.

— Очень мало, Сюзанна. Однако он всегда настаивает, чтобы танцевала я, и для меня это большое удовольствие!