К чужому берегу. Предчувствие.

Мои слова, кажется, попали в самую точку. Первый консул сделал движение, показывая, что совершенно согласен со мной.

— Идите же, Гортензия! Мадам дю Шатлэ права.

Девушка решилась, протянула мне свою нежную руку, и мы, элегантно подхватив шлейфы, отправились на зов обрадованного Трениса, горделиво кивнув застывшим от удивления первому консулу и его спутникам.

Зазвучала кадриль.

4

Спустя час, уставшая, я выскользнула из танцевального зала в одну из боковых галерей, пролетела по длинному коридору, освещенному сполохами веселья, которое бушевало в саду, и, распахнув наугад одну из дверей, оказалась в комнате, напоминающей кабинет. Тут была еще одна дверь, замаскированная драпировкой и ведущая в какое-то более укромное помещение, но я решила остаться здесь. Это место мне вполне подходило: пусто, уютно, имеется большое зеркало.

Стало быть, я могу и отдохнуть, и привести себя в порядок (в туалетной комнате для дам явно некуда было бы деться от назойливого внимания), и краем глаза понаблюдать в окно, как затухают фейерверки во дворе замка.

Сердце у меня понемногу умеряло стук. Счастливая, я сбросила атласные туфли, присела в кресло, приложила руки к разгоряченным щекам и, уже не сдерживаясь, рассмеялась.

Это был триумф. Да, настоящий триумф!

Столь жадное любопытство общества, подобное нынешнему, я испытывала разве что далекой зимой 1787 года, когда граф д’Артуа бросал к моим ногам всю роскошь Версаля и, поскольку считался тогда самым завидным кавалером Франции, вызывал своими поступками ревность и обиду у всей женской половины королевского двора. Впрочем, нет! Даже с той порой мой нынешний успех невозможно было сравнивать, потому что тогда у меня были десятки равных мне соперниц, а сейчас я явно завоевывала титул первой царицы общества: самые знаменитые красавицы, вроде Терезы Тальен, были отправлены Бонапартом в закоулки столицы, но и оставшиеся никак не могли похвастать воспитанием, манерами, титулом и громким именем — всем тем, что заставляло вытягиваться лица у нынешних хозяев жизни. Жозефина? Корсиканские сестры Бонапарта? Жюли Мармон, дочь банкира Перрего, юная жеманная супруга генерала Мармона? Скромная, как ромашка, Гортензия? Каждой из них не хватало то ли вкуса, то ли воспитания, то ли светской уверенности, то ли опыта, — в общем, даже те из них, кто подавал надежды на блеск в будущем, пока ничего не могли мне противопоставить.

Словом, Талейран был прав. Он просто дьявольски догадлив! Или, может, просто хорошо знал нынешний парижский свет?…

Кадриль с Тренисом мы (я уже говорила мысленно «мы», потому что ощущала себя вполне автором этого зрелища) оттанцевали великолепно, и я получила удовольствие от этого церемонного, но такого задорного танца. Он обязательно войдет в моду, оттеснив и менуэт, и котильон… Впрочем, сложный менуэт я тоже протанцевала, равно как и англэз[34], который у Талейрана звучал, несмотря на многолетнюю вражду между Францией и Англией. Может, это указывало на грядущий мир? Как бы там ни было, в танцах я стала абсолютной героиней вечера… Первый консул, хотя и был погружен в разговоры с банкиром Валленбергом и сталелитейным промышленником Мишле, нет-нет да и бросал на меня внимательные взгляды. Проносясь в вальсе неподалеку от Жозефины, я краем уха слышала, как он сказал жене, пригубив шампанское:

— Пригласите мадам дю Шатлэ на завтрак в среду, это будет полезно.

Чуть позже Жозефина озвучила мне это приглашение, будто бы от своего имени. Тон ее при этом был вполне любезен, но глаза смотрели чуть настороженно. Похоже, она имела основания полагать, что я могу нарушить ее семейное счастье.

— Я непременно буду в Тюильри, мадам, — отвечала я. — Мне будет приятно вновь оказаться там, где я когда-то служила королеве.

По слухам, когда Бонапарт поселился в этом королевском дворце, он завел свою супругу в опочивальню Марии Антуанетты со словами: «Ну, вот, маленькая креолка, располагайся в спальне своих господ!..» Побывать в Тюильри в качестве гостьи Жозефины, конечно, было честью более чем сомнительной, но я намерена была воспользоваться приглашением, чтобы достичь своих собственных целей. Разрушать семейный очаг Бонапартов я, разумеется, и не помышляла: мне достаточно было бы добиться облегчения участи мужа, исключения сына из списков эмигрантов и возвращения Жану хоть какого-то имущества. Корсиканец, кажется, страстно желает создать новый изысканный двор? Я готова поучаствовать в этом, так и быть, и помочь престарелой мадам де Монтессон… в обмен на выгоды для своих близких. Как бы там ни было, жизнь продолжается, несмотря на разрушение монархии, а Жан еще так молод, и ему нужна опора понадежнее, чем отец-изгнанник, дед-эмигрант и отчим-мятежник!..