К чужому берегу. Предчувствие.

В общем, теперь будущее стало для меня более-менее ясным, и я ничуть не жалела, что посетила в этот вечер Нейи. Все шло более чем хорошо… Конечно, на дне сердца у меня по-прежнему гнездилась черная, испепеляющая ненависть ко всем этим буржуа революционного толка, убившим моего ребенка, казнившим короля и королеву, затравившим и замучившим в Тампле дофина — невинное дитя… но я-то знала, что, даже добиваясь своих целей, никогда не упущу возможность помочь Бурбонам и роялистам. Если что-то будет в моих силах — я еще послужу королю.

Отдохнув и обдумав все хорошенько, я решила, что пора возвращаться к обществу. Не так много времени оставалось до ужина, и у Талейрана, как я знала, были на меня планы на этой церемонии. Я не удивилась бы, узнав, что он приготовил для меня место за столом рядом с Бонапартом, стало быть, надо было привести себя в порядок и идти к танцующим. Стоя у большого зеркала, я поправила пару выбившихся завитков, чуть припудрила лицо, достала из шелковой сумочки крошечный хрустальный флакон с духами и растерла по груди капельку ароматной жидкости. Хорошо все-таки обходиться без служанок! Но где же мои туфли?

Пока я озиралась по сторонам в поисках обуви, за стеной, в соседней комнате, за драпировкой, хлопнула дверь. Какие-то люди вошли внутрь, я услышала мужские голоса, и один из них показался мне таким знакомым, что я замерла прислушиваясь.

— Вино, Сириль? Или немного коньяка? Я так благодарен тебе, мальчуган. Сейчас в Париже я почти никому не могу довериться, собственные секретари шпионят за мной и записывают для Бонапарта каждое мое слово.

— Не слишком хлопочи, Рене. Я не так уж устал. Ла Манш был довольно спокоен как для ранней весны. Сказать по правде, я даже не особо голоден. В Рамбуйе, пока мне меняли лошадь, трактирщик подал обед, который и в столице нечасто встретишь. Горячий суп в горшке и бараньи котлеты были довольно недурны.

— Да ну ладно. Ты еще расскажи мне, что они были лучше, чем у Фраскати… — Раздался шумный смешок. — Я все понимаю. Испытал на собственной шкуре. Ла Манш — это еще полбеды… чего стоит высадиться среди скал и ускользнуть от береговой полиции.

— Здесь нас никто не услышит, Рене?

— Сейчас? Не думаю. Все вьются вокруг коротышки, пытаясь что-то у него выклянчить. Когда он приезжает, бдительность у любого моего недоброжелателя притупляется. — Послышался звук разливаемой жидкости, звякнуло стекло. — Вот, держи коньяк. Это тебя взбодрит. И не беспокойся, здесь куда безопаснее, чем у меня дома.

Затаив дыхание, я отодвинула драпировку и босиком бесшумно прошла по темной узкой галерее, ведущей в соседнее помещение. Это была библиотека-кабинет, с большим столом и двумя золочеными креслами по обе стороны от камина, отделанного белым мрамором. В этих креслах с бокалами в руках я увидела Рене Клавьера и еще какого-то неизвестного мне светловолосого юношу лет двадцати. Худой, вытянутый и длинноногий, он, казалось, с трудом умещался в кресле, лицо его было усталым, щеки ввалились, а запыленная несвежая одежда никак не походила на бальный костюм. Это кто такой? «Мальчуган» — так, кажется, называл его банкир?

— А ты, Рене? — негромко спросил молодой человек. — Ты уже ничего у него не просишь?

Клавьер саркастически усмехнулся:

— Теперь уже он просит меня. В преддверии итальянского похода ему волей-неволей пришлось со мной помириться.

— Ты добудешь деньги для его похода?

— Я теперь, как и при Баррасе, главный поставщик армии. Черт возьми, у всех финансистов Парижа вытянулись лица, когда они узнали эту новость!

Младший собеседник, которого Клавьер именовал Сирилем, подался вперед:

— Надеюсь, теперь можно рассчитывать на то, что он отпустит тебя в Мексику?

— О-о! Как далеко ты заглядываешь, Сириль. — Клавьер яростно потер бокал. — Надежда, конечно, умирает последней. Но генерал уже дважды отказывал мне в паспорте, так что сотрудничать с ним я согласился лишь в надежде на то, что он вернет мне долги Директории. Речь о четырех миллионах, это не шутка… А выезжать из страны замухрышка мне не дает, тут даже искусство Талейрана бессильно.

Я мало что понимала из этого разговора, но старалась не пропустить ни единого слова и даже осторожно подобрала шлейф, чтоб он не выдал меня шуршанием. К счастью, праздник в саду еще бурлил, и шум, доносящийся оттуда, хорошо маскировал мое присутствие. Новость о том, что Клавьер назначен главным поставщиком армии, да еще накануне важной для Бонапарта войны за Италию и Альпы, стала для меня неприятным сюрпризом. По моему мнению, между банкиром и консулом пролегала пропасть непреодолимой мужской вражды, но, выходит, они ее все-таки преодолели — конечно, скрепя сердце, по необходимости.

— Без меня консул не снарядил бы и полка. Его тупые солдафоны даже бриллиант «Регент», украденный из королевской казны, не способны были обменять на деньги, хотя носились с ним по всей Европе. Но как же он ненавидит меня, этот выскочка! Злость сочится из всех его пор, когда мы с ним говорим…

— Он сметлив и понимает, что тот, кто имеет деньги, имеет и власть, — резонно заметил молодой человек.