К двадцатипятилетию первого съезда партии

Не могу не подчеркнуть той слабой связи и почти полного отсутствия^{15} преемственности в работе, которые замечались после каждого провала, когда приходилось начинать работу почти заново. Объясняется это теми тяжелыми условиями в смысле сыска, какие существовали в то время в. Одессе. Как известно, Одесса за старые грехи была в опале и никто из царской семьи несколько лет ее не посещал. Одесская жандармерия, во главе с известным Пирамидовым, из сил выбивалась, чтобы восстановить свою репутацию.^-Помимо обычного большого штата филеров, у них очень хорошо была поставлена агентура. Например, целых 4 года работал известный провокатор Гандлер, проваливая одну группу за другой. Везде чувствовалась опытная рука провокатора. Но он всегда отводил подозрения, взваливая их на кого-либо из участников дела, муссируя эти обвинения среди знакомых. И, только на нашем деле — 10 марта 1898 г. был раскрыт, и то не сразу. Но о нем ниже. Всему этому еще благоприятствовали правильно распланированные кварталы города — внешняя слежка была очень легка и удобна. Как не остерегайся, а все-таки шпику очень легко было, не мозоля глаза намеченной жертве, передавать ее другому, далеко стоящему филеру. Мы это знали а, в свою очередь, усилили свою бдительность. У некоторых товарищей, в конце концов, выработался своего рода спорт — кто кого перехитрит. В результате в Одессе легко было работать — или коренному одесситу, или вообще хорошему, опытному конспиратору.

Таким образом, когда к нам наехали «оппозиционеры» и захотели зажить, как у себя в Вильне, то за ними нача-

[118]

лась усиленная слежка и многим пришлось разбежаться по другим городам юга, что большинство из них и сделало, предварительно сильно взбудоражив одесских ремесленников.

Некоторые из этих товарищей, а именно, Эмма Сахарова — ученица акушерских курсов, Роза — чулочница из Минска, Соня — портниха из Вильны, пригласили нас, нескольских одесских работниц — Катю Душман, Олю Левинскую, Фриду Липовецкую, Матильду Худиш, меня, а вобщем человек 10-12, для празднования 1 мая.

Это было в 1895 г. Празднование было днем и, кажется, на квартире Поли Гордон и, помнится, она объясняла значение этого дня, как рабочего праздника. В тот же день было положено начало организации и основанию «кассы борьбы» со взносом в 50 коп. единовременно и 20 коп. ежемесячно. Членами бюро были избраны О. Левинская, К. Душман и я. Основные задачи кассы, — взаимопомощь во время стачки и, как гласило ее название, борьба с хозяевами.

Все это празднование было довольно примитивно и упрощенно, но все же группа одесских работниц в день 1 мая 1895 г. разошлась с сознанием, что за улучшение своего положения необходимо бороться и, чтобы эта борьба была возможна, нужно о б ъ е д и н и т ь с я, создав свою рабочую организацию; что такие объединения рабочих существуют за границей, где рабочие избрали своим праздником день 1 мая, демонстрируя свою силу перед хозяевами. Нам нужно было также организовать и образовать свою «кассу борьбы», что мы и сделали. Все это сопровождалось чаепитием и пением революционных песен. Тогда же мы получили одно, очень верное указание, что наша организация должна быть в строжайшей тайне, и три «запрещенные» брошюры — «Кто чем живет» — Дикштейна, «Хитрую механику» и, кажется, «8-часовой рабочий день».

Так начал свое существование наш кружок, и уже осенью того же года наша «касса борьбы» была использована, для объявления нами в сентябре забастовки, которая длилась 36 часов (насколько мне известно — первая в нашем цехе).

Интересно было бы знать, сохранились ли у кого-нибудь из одесситов в памяти другие забастовки того времени этого

[119]

цеха в Одессе. Или сентябрь 1895 г. можно считать датой первой забастовки швейного производства в Одессе.

Забастовка, как я уже сказала, длилась 36 часов. Требования были следующие: 12-тичасовой рабочий день, двухнедельная выплата жалованья и вежливое обращение. Последнее было вызвано не столько отношением самой хозяйки — она, помимо эксплоатации, освященной законом, и несвоевременной выдачи жалованья, — обращалась с нами прилично. Сын же, студент, был очень груб с нами. Он во время забастовки грозил сообщить обо всем градоначальнику Зеленому и известному пугалу, жандармскому генералу Пирамидову, чем он нас несколько озадачил, так как мы все же не уяснили себе, что власти могут вмешаться в такой в сущности небольшой конфликт. Мы держались довольно свободно, больше того, нам импонировало сознание, что мы можем предъявлять требования и даже успешно.

Наши требования временно были удовлетворены, но через пару недель от инициаторов забастовки, т.-е. меня и Ле-винской, избавились — нас попросту рассчитали. Мы бегали за защитой к фабричному инспектору и к представителю печати, желая предать это гласности. Толку не добились, но для нас это имело большое общественное значение.

Увольнение наше было нам на руку. Мы перешли в другую мастерскую и там продолжали свою революционную работу.