К истокам кровавой реки (СИ)

Мир, страшный и желанный мир, мир чудовищных войн и блестящих открытий, мертвый и живой одновременно, снова посетил его в тот день. Костел остался на прежнем месте, лишь засиял новой крышей, деревья стали другими, — но ведь все деревья похожи, верно? — дома частично заиграли яркими красками, частично разошлись, образуя площадь, и на площади выросла огромная фигура бронзового человека в распахнутой шинели, который глядел на Данияра живыми блестящими глазами, полными злорадства.

«Ничего. У тебя. Не выйдет».

Данияр молча сделал несколько шагов навстречу бронзовому, разглядывая оттопыренные уши, металлический лоб с залысинами, а в глубоко посаженных глазах статуи светилось все то же злобное торжество.

«Ничего. У тебя. Не выйдет».

Наваждение задержалось на несколько секунд и истаяло так же быстро, как обычно. Улицы стали прежними, и рядом гудел клаксоном автомобиль с откидным верхом, откуда выглядывал недовольный шофер. Данияр пробормотал извинения и вернулся на тротуар.

Азе он не рассказывал про попытку дезертирства, которая к тому же ни к чему не привела. Только Матарет в следующий вечер смотрел еще более печально, и Данияр, снедаемый новым приступом чувства вины, взялся за расчеты так рьяно, что сделал несколько ошибок.

Приближался день пробного полета, а заодно и дата концерта, который стал бы лебединой песней для Азы. Впрочем, она перестала называть его последним. Когда она говорила о планах на будущее, у нее все чаще проскальзывало: «А потом я полечу на гастроли в Египет», или: «Надо будет провести еще один спектакль». Она не отказалась от мысли уйти со сцены навсегда, но и не относилась к ней слишком серьезно. И еще — это было неожиданно — она сомневалась в успехе предстоящего выступления.

Данияр сначала не верил ей и считал ее слова обычным кокетством. Он прекрасно знал, что Аза не из тех, кто мало себя ценит. Матарет тоже дежурными словами наемного работника начинал убеждать певицу, что у нее великолепный голос, публика обожает ее и абсолютно все примет на ура. Аза улыбалась, слегка склонив голову, и молчала, лишь однажды сказала в сердцах:

— Голос? Я знаю, что я первое меццо-сопрано мира. Только разве они слушают голос? Разве они слушают слова? Они больше пялятся! — и внезапно выскочила из кабинета. Данияр с Матаретом переглянулись — и один вернулся к работе, а второй сделал вид, что ничего не было.

Чем ближе был день концерта, тем чаще Аза приходила в рабочий кабинет и рассматривала чертежи, хотя ничего в них не понимала. Матарет из деликатности наоборот стал все чаще оставаться по вечерам у себя. Расходные статьи тем временем все росли. Особенно много требовалось топлива, в один вечер Данияр рассчитал наконец приблизительную стоимость полета и возвращения. От полученной суммы немудрено было хлопнуться в обморок, но Аза посмотрела довольно-таки равнодушно, как будто не ей предстояло решать этот вопрос:

— Задача определена, уже что-то.

И все же на другой день она сидела в кабинете с серым от усталости лицом, курила весь вечер одну сигарету за другой (чего за ней в последнее время не наблюдалось), а выбросив очередной окурок, уткнула голову в руки и глухо сказала:

— Я у Катаржины была, Марковой сестры. Муж у нее большой чиновник, связан именно с комиссией. С чем же еще, этакий святоша. Как и она. Они с его матушкой меня за человека не считали. Ну ничего, если что-то нужно сделать, я не гордая. Все же встретилась лично.

— А она? — спросил Данияр, уже понимая, что ничего хорошего встреча не принесла.

— Она? Поджала губы и сказала, что ее несчастный брат наверняка мертв и похоронен в неосвященной земле, что гнетет ее днем и ночью. Пришлось спросить, не хочет ли она в таком случае поспособствовать, чтобы останки были перевезены в освященную землю. Она поджала губы так, будто их у нее и нет, и скорбно всхлипнула, что каждый сам несет свой крест, что у нее самой много грехов, и она не может брать на себя еще грехи брата, безбожника и авантюриста.

— Обойдемся без Катаржины и ее поджатых губ! — решительно сказал Данияр. — Я тут уже кое-что прикинул, только нам понадобятся горы.

— Татры! — оживилась Аза.

— Низковаты, если только Монблан… Или ехать в Азию. Только перевезем ли мы машину?

— Скажу, что это антураж для выступления, — Аза совсем развеселилась. Остаток вечера работа не шла, они смеялись, шутили, говорили обо всем, как старые друзья, и в итоге Аза оказалась в его объятиях, поцелуи пахли сигаретным дымом и еще почему-то горечавкой. Только на них все и закончилось, Аза освободилась и сказала, поправляя прическу:

— Прости, но не получится. Видишь ли, ты слишком хороший человек, чтобы я просто притворялась, большего от меня не жди, а тебе притворства недостаточно, ведь так?

На другой день она мурлыкала и напевала, как обычно, а на его хмурый вид заметила только:

— Обидно, я понимаю, но что я могу поделать?

— Не обидно. Кварталов красных фонарей в городе полно, — сказал он со всей язвительностью, на какую был способен. Аза скорчила насмешливую гримаску:

— Ну, если это твой уровень!