К истокам кровавой реки (СИ)

Данияр опять уткнулся в работу, а Аза, довольная, как Ренардетта после хорошего ужина, выскользнула из комнаты.

— Я туда не ходил, — крикнул он ей вслед на всякий случай, но она ничего не ответила.

На следующий день Аза уехала куда-то по делам, и в кабинет заявился маленький секретарь. Посидев, как обычно, тихо и незаметно, он неожиданно сказал:

— Дэн, вы знаете, есть такая штука — пружина.

— Есть, — не понял Данияр. — И что?

— Если ее сжимать, — терпеливо пояснил Матарет, — она в конце концов разожмется и ударит. Причем не обязательно по тому, кто ее сжимал. Не судите строго, она как пружина.

Данияр вскипел.

— Вот только советов от убогих карликов я еще не просил! — рявкнул он и выскочил из дома, на ходу надевая пальто.

«Я слишком хороший человек? О нет, не слишком и вообще не хороший…»

Со срывами, извинениями, препонами, но работа все же шла. В загородном имении Азы несколько дней пускали фейерверки и шумовые ракеты, соседи пытались вяло протестовать, получили разъяснения, что репетиции разрешены полицией и необходимы для нового шоу, и относительно успокоились. Осталось перевезти за город капсулу и Ренардетту.

Данияр долго делал вид, что изучает в телескоп Луну, чертил и считал, и наконец выбрал для эксперимента день накануне концерта. Это была его маленькая месть за «слишком хорошего человека». Аза немного расстроилась, хотя старалась этого не показывать. Она нервничала все больше в приближении знаменательного дня.

В довершении всего снова заболел Матарет. Совершенно внезапно, на ровном месте его охватила страшная слабость, он мог только лежать, говорил и то с трудом. Пришедший врач долго прослушивал больного, спрашивал, не болит ли за грудиной, Матарет ответил, что сердце не болит, но слегка ноет левая рука и отдает под лопатку. Врач с важным видом сказал, что инфаркта, на его взгляд, нет, но постельный режим и сердечные капли необходимы. Матарет и так не мог соблюдать никакого режима, кроме постельного, и выслушал врача с ироничной усмешкой.

После ухода эскулапа маленький секретарь лежал в своей комнате, глядя в окно на светлеющий тонкий месяц и молчал. Зато Аза и Данияр говорили слишком много. Данияр обещал, что испытания капсулы с Ренардеттой пройдет успешно (в чем абсолютно не был уверен), Аза тоже обещала, что после концерта будет заниматься только постройкой корабля.

— Матт, главное, не падай духом, — говорила она весело. — Думай, что столько ждал, осталось совсем немного. Увидишь ты свою Луну. У тебя же там семья, наверное? Все время спрашиваю и все время забываю.

— Нет, — Матарет, не отрываясь, глядел на светящийся в небесах серп. — родители наверняка умерли, они были немолоды. Братья, скорее всего, забыли…

— А жена, дети?

— Не было, — он сделал паузу и заговорил громче, стараясь четко произносить каждое слово: — я так решил. Однажды, когда я был совсем молод, только вышел их подростков, я шатался по городу и забрел в бедные кварталы. Там казнили женщину… За то, что якобы ее коснулся шерн, а может, и в самом деле коснулся. Я даже пытался вступиться, молодой дурак. Но их было много. Ее закопали в землю по шею, по обычаю. А перед этим… Ну, вы сами понимаете, что они с ней сделали. Тогда я решил никогда не заводить семьи. Не плодить себя в таком мире…

Наступило мрачное молчание.

— Зачем же тебе туда возвращаться? — не выдержала Аза.

— Не знаю, — прошептал Матарет. — Просто — мне надо. Да, еще. Иногда, когда вы думаете, что на вас никто не смотрит, у вас такие же глаза…

Аза быстро встала и вышла. Больше к этому разговору они не возвращались. Матарет терпеливо ждал полета на далекую и жестокую родину, Данияр проводил последние испытания, Аза держалась спокойно, немного холодно и отчужденно.

 

Данияр остановился перед домом Азы и дернул веревочку колокольчика. Почти сразу за дверью послышались шаги, дверь открыла старшая горничная Софи.

— Добрый день, — сказала она не очень приветливо, но тут из переноски высунулась острая мордочка, и Софи ахнула, склонившись к сумке:

— О! Дайте, дайте мне ее скорее!

Собачка, очутившись на руках, немедленно лизнула свою покровительницу в нос. От лап на белом переднике остались следы, но Софи не обратила внимания.

— Хозяйки все равно сегодня не будет, — сказала она беспечно. — А я думала, вы уже на концерте, пан Монтэг.

— Ну, я же должен был вернуть вам Ренардетту, чтобы вы видели, что она в добром здравии, и не беспокоились.

— Да, она в добром здравии, — Софи выпрямилась, как перед поединком, — а все же вы зачем-то брали ее, и, мне кажется, не совсем с добрыми целями, нехорошо, пан Монтэг, обижать беззащитное создание, не по-христиански!

Софи, видно, вспомнила, что гость ни разу не перекрестился на огромное деревянное распятие у входа, и замолчала, только взгляд у нее стал еще более осуждающим и в нем явственно читалось: «Что еще с тебя, нехристя, взять». Софи была доброй католичкой.

— Ну, Софи, с собакой все хорошо, только покормите ее, а еще скажите, как Матарет?

— Сегодня было получше, — заулыбалась горничная. — И аппетит появился, и по комнате ходил. Думаю, он на поправку пойдет.