К истокам кровавой реки (СИ)

Время от времени он делал глоток из термоса, поглядывал на часы, пробовал температуру металла и снова возвращался к записям. Прошло не меньше часа, пока небесный гость достаточно остыл. Человек с тревогой начал простукивать металл. Но тут что-то дрогнуло внутри, на поверхности обрисовался круг и начал вывинчиваться наружу со скрежетом. Человек облегченно вздохнул. Умный механизм, измерив температуру, запустил автомат, открывающий камеру.

Люк вывинтился целиком и отвалился в траву. Под ним виднелась тусклая поверхность внутренней дверцы. Человек приблизил к отверстию лицо, прислушался. Изнутри явственно доносился собачий лай.

 

Немного позже Данияр с сумкой-переноской, из которой торчал черный собачий нос, садился в поезд от Черновиц до Варшавы. Ружье он оставил в камере хранения (по правде сказать, он даже не знал, с какой стороны из этого ружья стрелять, и таскал с собой такую обузу только ради легенды), переоделся и почистился в гостинице, там же позвонил в Варшаву.

Аза практически мгновенно сняла трубку, хотя и готовилась к выступлению, тому самому важному для нее концерту.

— Ну?

— С собакой все отлично, — сказал Данияр.

— Собака меня не интересует, как путешествие?

— Путешествие тоже, закончилось почти там, где рассчитывали, совсем немного пришлось поплутать. Чувствует она себя хорошо, перенесла нормально, хотя, наверное, ей было скучновато. Деньги себя окупили.

Если бы телефонист вздумал слушать чужие разговоры, он бы счел их абсолютно невинными. О частном обучении и частных исследованиях в них не говорилось ничего.

— Мне сейчас деньги не важны, — ответила она с легким раздражением. — Ты к концерту успеешь?

— Не уверен. Мне еще нужно занести собаку в дом и сообщить Матарету, порадовать его. Сейчас сажусь на скоростной поезд, это часа три.

— Вот надо было тебе именно сегодня отправляться в Бессарабию, — теперь в ее голосе был еще и упрек.

— Уж так получилось. Румыны самый безалаберный и добродушный народ, и огромные леса, какие мне нужны, сохранились именно здесь.

— А все-таки к концерту ты успеешь. Мне важно.

— Еще один зритель к тысячам? Да разницы и незаметно будет.

— Да хоть к миллионам. Сам знаешь, что придешь. Тем более, это особенный концерт.

И она была права. Как всегда в житейских вещах.

После встречи с Грабецом Данияра действительно взяли обратно на завод, и ему действительно никто и слова против не сказал, даже не покосился, во всяком случае, так, чтобы это было заметно. Начальству важнее всего было, чтобы работа шла без сучка и задоринки, коллеги к инженеру относились хорошо, и те, и другие знали, что новому человеку вряд ли удастся сразу взять на себя сложный участок производства — короче, Данияр спокойно вернулся на прежнее рабочее место.

Большую часть свободного времени он теперь проводил в жилище Азы. Домик, который он снимал, хозяин предназначил под снос и постройку на участке апартаментов для сдачи напрокат. В любой съемной квартире ему труднее было бы оборудовать рабочий кабинет и хранить свои драгоценные книги. И как-то вполне естественно получилось, что Аза предложила проводить расчеты в ее доме, а заодно и книги хранить в сейфе. В завернутом виде их не отличишь от тех же слитков золота.

Данияр только спросил, не скомпрометирует ли ее тот факт, что посторонний человек будет ходить в ее дом, как на работу, на что Аза ответила:

— Давно пора!

При этом они почти не пересекались, Данияр с удивлением и не без огорчения отметил, что раньше он и то видел Азу чаще. Домой она приезжала редко, куда больше времени проводила на выступлениях, репетициях, важных встречах, в поездках.

Матарет потихоньку сдавал. Он вернулся из больницы домой, и резких ухудшений в его здоровье больше не было, но как-то сразу при первом взгляде стало ясно, что осталось ему недолго. Маленький секретарь после перерыва вернулся к своим обязанностям, и совершенно очевидно, это было больше нужно ему, чем Азе. Она наняла другого делопроизводителя, чей кабинет располагался при театре, и передала ему часть дел, скрывая это от Матарета. Впрочем, тот наверняка обо всем догадался, когда его привычный объем работы существенно уменьшился, но вслух ничего не сказал.

Иногда маленький лунянин приходил в кабинет Данияра, садился в углу, поначалу спрашивая:

— Не помешаю? — и, действительно, ни разу не помешал, не отвлек, просто сидел и наблюдал большими совиными глазами, да так тихо, что Данияр забывал о его существовании. Матарету, видно, становилось легче на душе, когда он наблюдал за строительством корабля. Данияр иногда начинал рассказывать, какие конкретно расчеты он проводит, и выражал надежду, что корабль будет достроен быстро (в чем совсем не был уверен), но Матарет просто смотрел печально, ничего не говоря, так что скоро их совместное пребывание в кабинете свелось почти исключительно к молчанию.