К истокам Тихого Дона

«— С чувством тревоги опускались мы недалеко от станицы (Вешенской). Но вскоре тревога рассеялась. Нас окружили женщины и дети, поднявшие ужасный рев, рассказывая о всех ужасах и насилиях «Коммунии». Но в этих слезах искрилась счастливая надежда на нашу помощь. Трудно передать картину встречи.

Торжественный колокольный звон, радостный и бодрящий, впервые огласил мертвые до того улицы станицы. Весь путь нашего следования был усыпан цветами. Кругом раздавались здравицы Войсковому Кругу, отцу-Атаману и Войску. Был отслужен благодарственный молебен...

Больные и раненые просили передать, что восстали они сами без офицеров и благодарили за присланный табак...»

Летчик оглашает далее приветственные телеграммы из станиц Казанской и Мигулинской, в которых называют их весенними ласточками, принесшими с собой надежду на жизнь...

«Был бы табак, — говорят казаки, — а снаряды и оружие добудем».

«Теперь же разрешите передать вам (обращается к председателю Круга) цветы, присланные вам вешенцами». Летчик, при гробовом молчании, развертывает газетную бумагу и вынимает несколько увядших веток сирени — эмблему надежды. Буря аплодисментов огласила залу. Многие смущенно, виновато улыбаясь, подносили платки к глазам. Многие плакали навзрыд.

С видимым волнением и слезами на глазах В.А.Харламов (председатель Круга) бережно принимает цветы...»[69]

Какие же черствость и равнодушие к казачеству должен был нести в себе Шолохов, чтобы одно из самых ярких, радостных событий в судьбе казаков — братскую помощь Донской армии и ее соединение с повстанцами — так показать в «Тихом Доне»: с самогонкой, фанаберией генералов, дикой пьянкой. Ни одного теплого слова не нашел Шолохов для освободителей.

И насколько противоположны эти лживые, фальсифицированные эпизоды общему духу «Тихого Дона» с его вниманием к мельчайшим деталям казачьей жизни и точным воспроизведением ее колорита! Насколько несовместимы они по внутреннему пафосу, душевным переживаниям, например, с чувствами бурной радости и счастья освобождения, которые читатель встречает у полюбившихся героев буквально на соседних страницах:

«— Натальюшка! Родимая моя! Наши едут!.. — плача навзрыд, причитала выскочившая из кухни Ильинична...

[Пантелей Прокофьевич], спеша и прихрамывая, вошел на родное подворье — побледнел, упал на колени, широко перекрестился и, поклонившись на восток, долго не поднимал от горячей выжженной земли свою седую голову».

(VII, 4, 519)

VI. Проблема «соавтора» в романе «Тихий Дон»

Наше текстологическое исследование подошло к определенному логическому рубежу. Хотя возможности дальнейшего изучения текста далеко не исчерпаны и привлечение специалистов филологов, лингвистов, этнографов, психологов безусловно может еще больше углубить наши представления о нем. Для решения поставленных вопросов материала накоплено достаточно.

Выявленные особенности «Тихого Дона» коренным образом меняют ситуацию вокруг проблемы авторства: собран и систематизирован значительный объем сведений о тексте романа, таких важных характеристиках, как органичность и цельность повествования, историческая достоверность и хронология описываемых событий и т.д. Дискуссия по проблеме авторства, в которой звучало до последнего времени много априорных и порой спекулятивных суждений, получает солидное основание. При этом все полученные результаты наглядны и доступны восприятию и проверке любым непредвзятым читателем или исследователем.