К истории русского футуризма

И вот теперь…
Когда завыла чернь, как сука,
Хватив искусство батогом,
. . . . . . . . . .
Теперь, когда холопу любо
Мазнуть Рафаэля слюной, –
Не вы ль, о футуристы-кубо,
Происходящего виной?
Не ваши ль гнусные стихозы
И «современья пароход»
Зловонные взрастили розы
И развратили весь народ?⁹

Вот продолжение и конец керченской стычки между будетлянами и эго-Северяниным. Отброшенный нами еще в 1915 г., он нашел прямую дорожку в белую эмиграцию, откуда призывает интервентов против Советов, а заодно и против будетлянства, которое –

Как готтентоты и зулусы
Тлит муз и пакостит алтарь.
А запад – для всего гуманный!.. –
С презреньем смотрит сквозь лорнет
На крах ориентальной, странной
Ему культуры в цвете лет.
И смотрит он не без злорадства
На политических вампук,
На все республичное царство,
Где президентом царь Бурлюк.
И т. д. и т. д.

(«Менестрель». Берлин. 1921)¹⁰

Понося в плоских шансонетках кубофутуристов, Северянин ставит им в пример Зинаиду Гиппиус, ту самую, которая откликается на Октябрь:

И вас, предатели,
Я ненавижу больше всех,
Со страстью жду, когда отведаю
Я вашей крови… Сладко мстить…¹¹

Змеиный шип придавленной гадины! Кровожадная и бессильная злость, задыхающаяся ругань.

Как не похоже на эту мертвечину бурное половодье будетлянских песен Октябрю.

Волен и широк ритм поэм В. Каменского, весь нутряной размах его стиха, полный дыханья мощной Волги:

Ну, р-раз еще – сарынь на кичку –
Я знаю час свой роковой –
За атаманскую привычку
На плаху лягу головой.
. . . . . . . . . .
Прoжито все – что назначено.
Добыто все – головой.
Дело навеки раскачено.
Эй – заводи рулевой¹²

.. . . . . . . . . .
Мы все – кирпичи. Кирпичи.
Великий Ильич
Ильич
Ильич
Нас жить научи
Научи!¹³

Грозным гулом восставших рабочих толп полны строки Маяковского:

Бейте в площади бунтов топот!
Выше, гордых голов гряда!
Мы разливом второго потопа
Перемоем миров города¹⁴

.

Впрочем, как встретил Октябрь Маяковский, этот «барабанщик революции», общеизвестно. Даже вопроса «принимать или не принимать» у него (как и у других москвичей-футуристов) не было. (См. Маяковский – «Я сам»¹⁵.)

Отношение Хлебникова к событиям ясно из его поэмы «Октябрь на Неве» (1917-18 гг.).

– В эти дни, – писал он, – странной гордостью звучало слово «большевичка»¹⁶.

Любопытно предоктябрьское поведение Хлебникова. Здесь сказались все своеобразие поэта и его пристрастие к народному балагану¹⁷.

– Есть ли человек, которому Керенский не был бы смешон и жалок? – говорил Хлебников при временном правительстве. Он воспринимал Керенского как личное оскорбление и со всей своей фантазерской непрактичностью строил «уничтожающие» проекты:

– Заказать игрушечным мастерам пищащих чертиков с головой главнонасекомствующей. (Хлебников упорно звал Керенского Александрой Федоровной – именем отставной царицы.) Это будет очень ходовой товар, – говорил Велимир, – Керенская дуется и в писке умирает.

– Сделать чучело Керенской и с торжественной демонстрацией нести ее на руках до Марсова поля, где, положив недалеко от братской могилы, высечь так, чтобы стоны секомой слышали павшие в феврале с ее именем на устах. (Хлебников называл это «высекновением», на манер «усекновения», чтобы передать «торжественность» обстоятельств.)

Наконец, третий, самый радикальный проект «свержения» заключался в том, что по жребию кто-нибудь из неразлучной тогда тройки – Хлебникова, Дм. Петровского и Петникова – отправится во дворец и, вызвав Керенского в кулуары, даст ему пощечину от всей России.

Накануне Октября Хлебниковым и его друзьями было послано такое письмо: