К. Н. Батюшков под гнетом душевной болезни

В мае того же года А.И. Тургенев сообщал, между прочим, Дмитриеву: «Я получил недавно прелестное письмо от нашего Батюшкова из Неаполя. По всему видно, что он в полном наслаждении. Наблюдения и замечания его описаны в прекрасном слоге. Он точно имеет ум наблюдательный, который возвышается его воображением». Из письма видно, однако ж, что грусть, преследовавшую его и в Италии, он не скрывал и от друзей. «Любовь к отдаленному отечеству, — прибавляет Тургенев, — заставляет его иногда мечтать о нем, и не без пользы для силы чувства». Издавна, однако ж, успел Батюшков поселить свои радужные надежды на Италию и в друзей своих, и во всех литературных людей, следивших с одинаковым участием за его произведениями и состоянием его здоровья. В июне того же года И.И. Дмитриев писал А.И. Тургеневу: «От сердца рад, что Батюшков достиг своего желания. Счастливый климат Италии, конечно, будет иметь благодатное влияние и на его талант».

Те же надежды сам он поддерживал в родных и друзьях и в 1820 году. «О себе скажу, — писал он сестре, — что начинаю быть доволен своим здоровьем, хотя климат Неаполя не очень благосклонен тем, которые страдают нервами. Впрочем, надеюсь, здоровье мое укрепится. Я веду род жизни самый умеренный, не принимаю никаких лекарств и хожу пешком очень много» (II, 563–564). От 6-го января А.И. Тургенев сообщал И.И. Дмитриеву: «Вчера был для меня счастливый день: вместе с письмом вашим получил я из Неаполя от Батюшкова, из Парижа от брата и кн. Гагарина, из Парижа от кн. Вяземского и даже из Иркутска от Сперанского. Любопытные письма, каждое в своем роде. Первый дал, наконец, знак жизни и описал мне образ ее, а вместе с тем и свои занятия. Ничто ему не чуждо. Он отвечает мне на некоторые вопросы по части наук политических и юридических и в то же время уведомляет, что теперь в северной Италии пишут более и подражают немцам. Меланхолия и романтический вкус начинают нравиться внукам Ариоста» и т. д. В письме А.И. Тургенева к И.И. Дмитриеву от 7 октября есть намек на то, что Батюшков не переставал «грустить» и в Неаполе, в следующих словах: «И под Неапольским небом может быть грустно по отечестве, а вдали и смрад отечества приятен». В то же время появилась в печати, но всего в числе 75 экземпляров книжка Батюшкова «О греческой антологии».

В начале 1821 года проникли однако ж в общество слухи иного рода: от 4-го февраля А.И. Тургенев писал Дмитриеву, что Батюшков «по последним известиям не выздоравливает и в Неаполе». В половине года разнеслась весть, что он впал в небывало мрачное, унылое настроение, стал чуждаться людей, перестал показываться в обществе решился вернуться в отечество и уже выехал из Италии, направляясь в Петербург.

Судя по письму его к Гнедичу с дороги от 22 августа 1821 года, он был уже в самом возбужденном раздражении. Поводом к нему послужила умышленная или неумышленная случайность. В февральской книжке «Сына Отечества» появилась элегия Плетнева за подписью «Б-ов из Рима». Кошанский на лекции в лицее сказал о ней: «Сейчас видно стих Батюшкова, — чувствуется его талант». Слухи об этой «замысловатости», — так назвал Батюшков неловкость редакторов «Сына Отечества», — достигли до него в Теплице из рассказов трех русских путешественников. Он счел эту «замысловатость» за гнусную против себя интригу со стороны Плетнева и отнесся к ней и к самому Плетневу в вышеуказанном письме в самых резких выражениях, оправдывая их, однако ж, таким соображением: «Если бы меня закидали эпиграммами при появлении моей книги, если бы явно напали на нее, даже на меня лично, то я, как автор, как гражданин, не столько был бы вправе негодовать. Негодую, ибо вижу систему зла и способ вредить верный, ибо он под личиною». По поводу этой неловкости А.С. Пушкин в письме к брату сказал, что и сам рассердился бы на такую «штуку». К общему удивлению, эта штука привела Батюшкова к самому крайнему решению: он просил Гнедича напечатать приложенное к письму его объяснение и заявление такого рода: