К. Н. Батюшков под гнетом душевной болезни

Батюшков не устоял на решимости не возвращаться в Россию и приехал в Санкт-Петербург. Друзья встретили его с искренним радушием и внимательным участием. Ни от кого, однако ж, не укрылось одолевавшее его крайнее расстройство нервов. По настоянию друзей врачи посоветовали ему провести осень и зиму в Крыму. Он подчинился этому совету, уехал в Симферополь и жил там, упорно уединяясь от всякого общения с людьми.

В первой половине 1822 года до Москвы и Петербурга стали доходить сперва тревожные слухи, а потом и положительные вести о безнадежном состоянии Батюшкова. В «Русской старине» был уже напечатан отрывок из письма от 28 декабря, по содержанию, надо думать, относящийся к 1822 году, в котором Н.В. Сушков извещает Гнедича из Симферополя: «Кончил было к вам писать, но ко мне пришел сейчас человек Батюшкова. Он совершенно лишился рассудка, вот уже три недели, что сидит запершись, и три раза принимался душить своего человека. Несколько дней назад призывал духовника и на исповеди признался ему, что имеет каких-то врагов, всюду его преследующих, составивших тайный противу него совет, и, как главного своего неприятеля он потерял надежду убить, то решился сам убиться. Полицеймейстера, который хотел приставить к нему женщину для услуг, выгнал из покоя, и камердинер его, которого он называет инструментом ученых и неученых его неприятелей, не смеет ему показываться на глаза. Я сейчас еду к полицеймейстеру посоветовать ему силой отобрать саблю, ружье, пистолеты и бритвы. А брата Петра я прошу через Гнедича или Карамзина предупредить о несчастном положении Батюшкова Катерину Федоровну Муравьеву. Она ему тетка и может прислать кого-нибудь из родных, другого человека и женщину».

Сохранилось в бумагах Жуковского и письмо самого Батюшкова от 23 марта 1823 года к Н.И. Перовскому. Эту уже не невольную и боязливо-стыдливую, но явную и гласную исповедь отчаяния, — ибо заболевшая душа признавала ее предсмертною, — следует привести здесь целиком. Вот это письмо:

«Марта 1823. Симферополь.

Милостивый государь Николай Иванович. Прилагаю при сем письмо к моему родному брату, которое прошу покорнейше доставить ему через посредство А.Н. Оленина или Н. Муравьева. Умирая, не дерзаю просить Государя Императора дать ему воспитание до зрелого его возраста вне России, преимущественно в Англии. Но это мое последнее желание.

Уношу с собой признательность к Вашему превосходительству и к попечениям г. Мильгаузена. Будьте счастливы оба с теми людьми, которые мне желали добра. Желание бесполезное, ибо я давно и неминуемо обречен моему року.

Прикажите похоронить мое тело не под горою, но на горе. Заклинаю воинов, всех христиан и добрых людей не оскорблять моей могилы.

Желаю, чтобы родственники мои заплатили служанке, ходившей за мною во время болезни, три тысячи рублей; коляску продать в пользу бедных колонистов, если есть такие; заплатить за меня по счетам хозяину около трех тысяч рублей; вещи, после меня оставшиеся, отдать родственникам, белье и платье сжечь или нищим; человека Павла, принадлежавшего К.Ф. Муравьевой, отправить к ней; бывшему моему крепостному человеку Якову дать в награждение три тысячи рублей.

При сем прилагаю письмо к брату моему Н. Муравьеву, записку к гг. Андерсон и Моберлей, вышесказанное мое письмо к родному брату моему, и более ничего руки моей не оставляю. Константин Батюшков.

P.S. Имею получить с деревень моих около шести тысяч рублей и жалованья около пяти. Будет достаточно на издержки по сему письму» (II, 582–583).