К нам осень не придёт (СИ)

Немного позже карета, что двигалась быстро и на удивление тихо, прибыла на постоялый двор соседнего с Баденом городка. Человек, что правил ею, прошёл к себе в комнату, быстро собрал немногочисленные пожитки: скромную, но элегантную штатскую одежду, дорогое бельё, несколько книг, саблю и пару пистолетов. Затем он переоделся в дорожное платье — поспешно, но без суеты. Все его движения были спокойными и выверенными, а выражение лица — печальным.

Он был рад, что смог хоть как-то помочь той, что была для него важнее и дороже всех на свете — но поручение, данное ему, оказалось порядочной обузой. Что же, так теперь и оставаться в этой провинциальной глуши, наблюдая за семьёй, которая уже была ему столь несимпатична? Человек этот был по природе философом и полагал: люди сами выбирают свою долю, никто за них ничего не решит. Да, эта семья жила плохо и неправильно, но ведь никто из них не думает что-то менять. Значит, ничего тут со стороны не сделаешь.

Но его любимая думала по-другому — и ему пришлось уступить. Последнее время она так тревожилась, не находила себе места, порывалась броситься на помощь туда, где ей самой могла грозить опасность. Он старался трезво убедить её, что явиться вот так, в открытую, туда, где её никто не ждёт — чистое безумие. Ведь для окружающих она уже много лет мертва…

И был в этой семье ещё один человек, что знал о ней слишком многое — и этому человеку не стоило доверять, хотя любимая думала иначе. Она до сих пор продолжала считать этого человека другом и даже испытывала к нему благодарность.

В дверь постучали. Постоялец, уже совершенно одетый, с досадой выглянул: перед ним стоял сам хозяин и протягивал какую-то бумагу.

— Письмецо для вашей светлости, — кланяясь, проговорил он.

Постоялец выхватил письмо. Он содрогнулся от неожиданности, узнав знакомый нервный, косой почерк.

— Кто принёс? — спросил он. — Когда?

— Вчера ещё парнишка какой-то прискакал, да вы со двора уйти изволили и всю ночь пропадали. Прощения просим.

Постоялец сунул хозяину монету и захлопнул перед его носом дверь; затем он бросился к окну — солнце уже вставало — и торопливо развернул бумагу.

"Милый мой Всеслав, прости, что я не была до конца откровенна с тобой перед нашим прощанием. Я просто не смогла, боялась, что иначе ты не поедешь, останешься со мной, в надежде защитить, отговорить… Однако ж, когда ты уезжал, я почти решилась — я должна закрыть ту несчастную страницу моей жизни, прекратить то, что происходило, навсегда. Я не рассказывала тебя об этом, потому что ты испугался бы за меня.

Дело в том, что уже долгое время они не оставляют меня в покое. После моего неудачного обращения, когда ты тогда спас меня от односельчан, сёстры пришли ко мне и позвали обратно. И я отказалась идти с ними, как ты знаешь — я не хотела быть там, не желала себе такой судьбы. Потом я скрывалась долгое время и от них, и от людей; но бороться с собою и с моим проклятьем мне не всегда хватало сил. Ты ведь понимаешь, что это значит?

Я верила, что должна принять крещение как полагается — и тогда, если уж это не поможет и не сделает меня по-настоящему человеком, что же, вернусь к сёстрам и к Ней. Вероятно, они убили бы меня как предательницу, что ж, туда и дорога после того, что я наделала"…

***

Она сидела в домике, что стоял неподалёку от речки Лустовки и ждала. Вероятно, можно было бы отсрочить эту встречу, сбежать, улететь, остаться в поместье верного Всеслава — там даже в его отсутствие ей всегда предоставляли приют, но…