К островам Индийского океана

А «Прибой» все дальше уходит в море. Кок Евгений готовит удочки с наживкой, надеясь, что вложенный капитал даст доход. Где-то под водой движется невидимый «Аргус». Наблюдатель Сергей приготовил журнал испытаний, а пока, пользуясь свободной минутой, дочитывает книжку, делая пометки в клетчатой тетрадке. С нами он не общается, как, впрочем, ни с кем, темноволосый, худощавый, по-мальчишески угловатый. Глаза прикрыты солидными темными очками. Сережа не шутит, не улыбается, не отвлекается на досадные мелочи, каковыми считает общение с нами; похоже, мир для него делится на акванавтов и людей, чьи познания о водной стихии ограничиваются ее поверхностью, — всех тех, для кого дно лишь линия, вычерченная эхолотом.

Что движет юностью при выборе подобной профессии? Случай? Призвание? Жажда острых ощущений? Испокон веку море служило ареной приключений для смелых, акванавты же отрезаны от мира больше, чем космонавты в полете.

— Первой моей мечтой было, — говорит после приложенных мною усилий стажер-гидронавт Сергей Холмов, — учиться в кораблестроительном институте в Ленинграде. Туда я и попал, на приборостроительный факультет.

Осуществление второй мечты — работать на батискафе — тоже не задержалось. Ястребов, крупный специалист в области подводных исследований, готовил экспедицию на новом «Витязе». Из Южного отделения был взят «Аргус». Его экипаж, в том числе Сергей, тоже отправился в рейс исследовать ту самую, загадочную, гору Ампер.

— Как это ты его «разговорила»? — спрашивает Наталья, отложив альбом (ею задумана картина-триптих «Акванавты»). — А вот у меня ничего не вышло!

Сергей несколько поспешно погружается в книгу Риффо и Ксавье ли Пишона «Три тысячи метров Атлантики». Через его плечо заглядываю в отчеркнутую страницу: «Человек подобен водяному пауку, что дерзко проникает под воду, захватив с поверхности пузырек воздуха. Стоит воздушному пузырьку лопнуть, и прекрасная мечта превратится в конец». А что записано в тетрадке? «Волны, с глухим шумом разбивающиеся о берег, — это биение сердца нашего родового дома. Жидкость, такая же соленая, как вода, течет по нашим венам. Исследованию моря я посвятил более полувека, иногда для меня наступают минуты отчаяния, но, как правило, я всегда остаюсь оптимистом». Это Ив Кусто.

— Сережа, может быть, вы расскажете, что случилось с «Аргусом» в сто пятом его погружении? (Эту историю мы слышали еще в Москве.) — Может быть, вы в курсе?

— Отчего не в курсе, я сам тогда был на «Аргусе». Предстояло взять образцы грунта. Ну, погрузились мы на дно, а оно с очень сложным рельефом…

История эта едва не кончилась трагедией. Батискаф опустился, вышел на большую глубину. Слева — илистый, мягкий склон подводного ущелья порядка сорока пяти градусов. С него, потревоженная винтами аппарата, стала оползать илистая лавина. Взбаламученные донные осадки колыхались сплошной завесой, течений в этом районе нет, мутный шлейф обволакивал батискаф.

— У батискафа есть «слепая зона», — продолжает Сергей. — Два боковых прожектора — как автомобильные фары, а один, мы зовем его «подводным светильником», светит вниз. Как только пелена заволокла иллюминаторы, «Аргус» ослеп.

Рассказывает неохотно, с паузами.

— Со склона шел, сильно провисая, тяжелый, свинцовый кабель. Батискаф прямо под него попал. Левая лыжня плавно так, тихо вошла в ил — сразу стало темно, чувствуем, «Аргус» попал в капкан, держит нас кабель. Изменяли плавучесть, продували цистерны, пробовали вырваться, но скоро все мы трое поняли: сидим в ловушке. Кабель запутался не как-нибудь, а лег точно посредине между выступавшей рубкой и спасательным буем. Решили ждать. Через четыре часа тщетных усилий командир наш Евгений Павлюченко признал аппарат в аварийном состоянии и запросил помощи с поверхности.

Запаса кислорода было у них на трое суток. Случилось то, что невозможно предусмотреть и вероятность чего нельзя предвидеть: батискаф не мог двигаться ни вперед, ни назад, ни вверх, ни вниз — никуда. Трудно представить себя в подобной ситуации.

— Чтобы кислород не расходовать, старались меньше двигаться, легли. Первые сутки никто из нас не спал, потом успокоились.

Хочется спросить, что значит «успокоились» при таком стечении обстоятельств, но молчу, и Сергей продолжает ровным, бесцветным голосом:

— Есть не хотелось. Те двое суток, что пробыли под водой, никто к еде не притронулся. На вторые сутки отказала подводная связь: что сверху говорят — слышим, а сами ничего передать не можем. Тогда стали молотком по металлической обшивке, бить: частые удары «да, да, да», два коротких — «нет, нет». Шансы на спасение знали, но старались сохранять спокойствие. А кстати, — неожиданно добавляет он, — кстати, все, о чем рассказываю, на этом самом месте произошло, тут все и было.

Увлеченные рассказом, не заметили, что «Прибой» лежит в дрейфе. Булыга, дотоле мирно беседовавший с «Аргусом», откладывает бортовой журнал, и что-то меняется в его голосе.

— «Аргус»! «Аргус»! Я — первый. Вас не слышу. Отвечайте! Сообщите обстановку.