К отцу

Моечный цех имел свою баньку. Люди у котлов да чанов на полоскании за день угваздывались так, что становились похожими на чертей. По домам расходиться в таком виде не было никакой возможности. Поэтому и топили баньку, чтобы отмыть мазут с лица, с рук, с ног. В баньке было две половины — женская и мужская. Но мужиков осталось в цеху раз-два, и обчелся. Им вытаскивали ведерко горячей воды, и они умывались за углом. Щеки, ладони отмоют — и кто куда. Женщины мылись основательнее, по всем правилам: с парком, с мочалками. Пар отъедал всю нефть, вроде бы отбивал запахи сального промасленного тряпья. Хорошее, полезное это было дело — банька в моечном цехе. Пашка никогда в баньку эту не ходила.

Года через три — тогда Маняша уже вышла на пенсию — мелькнуло в церкви постное Пашкино лицо в черном платочке. Маняша вгляделась: да Пашка ли?.. Это была она. Прошла мимо, поклонилась, произнесла елейным, медоточивым голосом:

— Здравствуй, Маняша.

«На кой ляд церковь!» — кричала когда-то. А нашла туда дорогу. И Маняша готова была повторить слова Лукьяна Санаткина, что только на грехах людей попы и держатся.

6

Умирала Кривобокова долго и трудно. Маняша знала об этом из случайных разговоров, сама же больную Пашку не видела. И вот теперь она запоздало раскаивалась, что так и не собралась Пашку проведать. Воспоминания растравили Маняшу, растревожили ее сердце. Пока она бежала мимо длинной и высокой монастырской стены, память подсказала ей, как в тот день, когда ее отправляли на пенсию, Пашка выступила на собрании и назвала Маняшу лучшей работницей. «Нету у нас таких и не будет!» — заявила она, и никто не возразил, даже директор слова против не сказал. Пашкина речь тогда смутила Маняшу. То, что выступила именно Пашка, было как-то неприятно ей. Не только дружеского расположения, но и простой человеческой симпатии у нее к Кривобоковой так и не возникло, хотя Пашка и добивалась, чтобы у них наладились хорошие отношения. Маняша даже не пригласила Пашку на вечерку, когда отмечала в кругу подруг по работе уход на пенсию. Правда, кто-то говорил, что Кривобокова не пошла бы. Кажется, в то время она уже повернула к богу. Но все равно неправильно поступила тогда Маняша, надо было пригласить Пашку. Теперь Маняша раскаивалась и жалела Кривобокову. Пашка переменилась к концу жизни, уже не гналась за лишним рублем, даже пить бросила, а это, как говорили знающие люди, дается не так-то легко. Теперь Маняша могла оценить такую перемену и спрашивала себя с укором, почему же не оценила раньше.

«Ах, Пашка, Пашка! — думала она с горечью. — Жила, чего-то добивалась… и вот нету ее. Жила — и нету, как и не было. А ради чего все это? Зачем?..»

На эти вопросы ответов было много. Каждый мог думать, как хотел. Маняша считала: никто не знает.

Горько было сознавать Маняше, что еще один человек закончил свое земное существование. На земле не нашла счастья, так на небе рассчитывала дополучить. А вдруг нет никакого неба, и все счастье, все до капельки, получает каждый человек на грешной земле? Кто больше, кто меньше, кто совсем ничего, но только здесь, на земле.

Маняша миновала автобусную остановку и подбежала к воротам. Возле них сидела на корточках слепая старушка, с алюминиевой кружкой для подаяния. Маняша пощупала в кармане забытую мелочь, вынула монету. Это оказался пятак. И она бросила пятак в кружку.

«Не сон ли сбылся? — мелькнуло у Маняши. — Может, все проще простого. Кинула старушке пятачок — вот и ответ. И вся жизнь, может, к малой простоте сводится. Да только к какой?»

За монастырской стеной слева возвышалась над липами белая колокольня. Колоколов на ней уже давно не было, от старого назначения осталось одно название. Да еще красота. На колоколенку любо было посмотреть. Манила взгляд прямота ее и стройность. Как бежишь, так обязательно поднимешь глаза к небу. Люди и в старину знали, как надо строить.

От колокольни до храма рукой подать. Маняша свернула под липы, чтобы пробежать напрямик к паперти. Она хотя и бежала не шибко, переходила и на шаг, но все равно запыхалась, дыхание перехватило, в левом боку кололо. Решив, что все равно успеет, остановилась, чтобы немножко отдышаться. И тут как раз из-за угла медленно выехала грузовая автомашина. В кузове сидели женщины, все в черных платках. К кабине была прислонена черная крышка гроба. Эту крышку Маняша сначала не увидела. Машина развернулась и тихо поехала дальше, мимо стены храма, чтобы повернуть направо, к воротам, сквозь которые только что прошла Маняша. На кладбище ехала машина, и везла она гроб с телом новопреставленной рабы божьей Павлы Александровны Кривобоковой. Не успела Маняша. Опоздала на какие-нибудь две минуты. Из-за дяди Лукьяна, из-за Родимушки этого, конечно, опоздала!