К отцу

— Ну-ка, ну-ка! — недоверчиво заторопила Маняшу Пашка и придвинулась поближе, словно собираясь послушать сказку.

История, про которую думала рассказать ей Маняша, и в самом деле похожа была на сказку. Она знала, что Пашка в это все равно не поверит.

В тот год, когда Маняша в предпоследний раз ездила в Павловское, в селе раскулачивали богатеев. В Павловском за это дело взялись раньше, чем в Годунове, село шумело: кто радовался, кто плакал. Имущество кулаков описывали, а хозяев увозили. Люди, то есть кулаки эти, вели себя по-разному: одни садились в розвальни добровольно, других вели под руки.

Маняша не удержалась, побежала. Раскулачивали недалеко, дома через четыре. Там уже скопилась толпа. Два милиционера вывели на крыльцо хозяина, чернобородого, похожего на цыгана, его так и звали по-уличному Цыганком. Он упирался, кричал:

— Все одно моим добром подавитесь! Все одно. Сгорит все, прахом пойдет!..

Милиционеры толкнули его в розвальни, вскочили сами, сани помчались, разбрасывая снег. К крыльцу живехонько подкатили другие, на крыльце показалась сноха Цыганка, молодая красивая баба. Вспоминая сейчас, Маняша подумала, что чем-то она напоминала молодую Пашку Кривобокову, похожа была отчасти. Ее привели в тот же год, когда и Маняшу выдали. Гордая была, своенравная женщина, на соседей глядела свысока. Она и в тот раз посмотрела с крыльца презрительно. Милиционера, который ее поторапливал, ударила по руке. Так и увезли ее с презрительной улыбкой на белом бескровном лице.

Маняша была в толпе, толкалась вместе со всеми, в шубейке да в вязаном платке. Когда народ стал расходиться, пошла и Маняша. Помнит: руку в карман шубейки сунула, укололась о что-то острое. Ощупала: кругленькое, немножко колется. Вытащила — глазам не поверила: колечко с камушком, золотое, камушек блестящий, граненый. Откуда?! Кто-то, значит, сунул ей в карман колечко?.. А кто?

Два дня боялась говорить Василию, мучилась, потом призналась. Тот усмехнулся со злостью:

— Подарочек чей-то? Чей?

Маняша божилась, что и знать не знает, сунула руку в карман, а там оно, колечко это. Может, кто по ошибке не в тот карман положил?..

— Ну да, как же! — издевался Василий, уязвленный. — Карманы перепутали!

— Так я его выброшу, — обиделась Маняша.

— Твое дело, тебе подарили.

Муж не верил, что колечко досталось Маняше по ошибке. Да и сама она сомневалась. Но кто мог сунуть? Тимоша? Так его в толпе не было, она искала Тимошу, даже спрашивала у Аришки. Нет, Тимоша не мог положить кольца, кто-то другой. А кто, так и осталось тайной. Маняша колечко, конечно, не носила, упрятала в банку, мало-помалу забыла о нем. Василий в драгоценностях тоже не разбирался, и он не напоминал.

Вот и вся история. А как ее рассказать Пашке? Ведь тоже не поверит.

И Маняша сказала после молчания:

— Как оно было, я уже и запамятовала. Дело прошлое, что об этом вспоминать.

— Не расскажешь? Понятное дело, — опять усмехнулась Пашка, отодвигаясь. — Так бы и сказала сразу. Ну, где взяла его, теперь уж не важно. — Она помолчала и спросила: — Но ты хоть знала, сколько оно стоило?

— Нет, не знала, Павла.

— Не знала? — придирчиво допытывалась Пашка.

— Не знала, правду говорю.

— Тогда ты прогадала, Маняша, — с опаской взглянув на нее, призналась Кривобокова. — Кольцо твое с настоящим бриллиантом. Цены ему не было! А ты за паршивый кусок хлеба такую драгоценность отдала.

— Ну и что же, — спокойно ответила Маняша. — Я знала, что ты все равно меня обманешь, и не жалела. Хлеб-то дорог был.

— Не жалела? А теперь?

— Теперь и подавно. Чего жалеть-то? Как оно мне досталось, так и ушло.

— Ну я… — хотела что-то сказать Пашка, но оборвала речь на полуслове. — У меня долго совесть неспокойной была, по правде сказать, — прибавила она минуту спустя. — Болела душа, что обманула тогда тебя. Все-таки зла ты мне не сделала, наоборот…

— Да, я зла не сделала, — подтвердила Маняша.

— А могла бы, — сказала Пашка.

— Я? Тебе? — удивилась Маняша.

— Ты, ты. Еще как могла бы!

— Не знаешь ты меня, Павла, не было и нет у меня такой моды.

— И в мыслях будто бы не держала? — допытывалась Пашка.

— Побожиться, что ли?

— А побожись, Маняша, побожись, все мне спокойнее будет.

Странный завела Пашка разговор. Не понимала ее Маняша. Ну что пристала? Смеха ради, что ли? Так нет вроде, серьезным было лицо у Пашки, без подвоха допытывалась.

— Да ей-богу! — искренне сказала Маняша. — Чтобы меня громом пришибло, если вру!

— А в бога ты веришь? — спросила Пашка.

Ну что она могла ей ответить? Маняша и сама не знала.

— Что молчишь? Я спрашиваю: бога ты признаешь?

— Когда как, Павла. Нужда приходит, так признаю.

— Верно, — усмехнулась Пашка, — и у меня такое бывает. Но я тебе честно скажу: побаивалась тогда за свою банку. Что тебе стоило присвоить или в милицию донести.

— Зря грешила, Павла.

— Вижу, что зря. Ты, наверное, обижаешься на меня за Василия? — спросила Пашка.

— Чего теперь обижаться…

— Так знай: чистая я перед тобой, не была с твоим Василием. Фенька-рыжая…

— Ну и бог с ней, чего теперь вспоминать…