К отцу

Маняша с крыльца невольно перекрестила сына, постояла еще немножко, полюбовалась на своего меньшого, а потом осторожно спустилась по ступенькам во двор. В сарае на сенце спал дядя Лукьян, утомившийся от переживаний, умных разговоров и вина. Выпил он много и теперь громко храпел, тревожа козу. Маняша слышала, как она ворочалась в своем загончике в углу сарая.

— Терпи, бяшка, — шепотом промолвила Маняша. — Такого вот квартиранта к тебе подселили…

«Беда, беда теперь с ним!» — подумала она.

Постояв возле сарая, Маняша возвратилась назад, на крыльцо.

«Тихо-то как! Вроде бы и тишины такой никогда не было…»

А и в самом деле тишина стояла неслыханная, веточка и та нигде не шевелилась, ни шороха, ни хруста не раздавалось вокруг, и даже шум машин почему-то не долетал из центра города. Да и поздновато было, машины тоже уснули…

«Светлый мир, — успокоенно подумала Маняша. — Вот так добром бы все. Без драк, без войны».

Хорошо было в мире, хорошо, и душа у Маняши тихо радовалась. Рядом сидел сын. Сияло праздничное небо.

«Звезд-то сколько, звезд! И не пересчитаешь их».

Маняша так долго водила по небу взглядом, что у нее даже закружилась голова. Чтобы не упасть, она ухватилась за крылечную стойку. И только, переждав малость, махнула рукой и прошла на веранду.

Сын поднялся ей навстречу, не выпуская тетрадки из рук.

— Ты где была, мама?

— Да так, на улице постояла…

— Уснул дядя Лукьян?

— Храпи-ит. Легкий он человек. У него изба сгорела, а ему и горюшка мало.

— Хорошо это или плохо?

— Чего же хорошего. Какой ни на есть, а все ж дом был.

— Садись, мама. Если спать не хочешь, поговорим немного.

— Еще высплюсь, сынок. Смотри, как ты.

— Я раньше двенадцати никогда не ложусь. Который у нас час? Всего лишь пятнадцать двенадцатого. Время есть.

Маняша сидела на диванчике, меньшой напротив нее на стуле.

— Чудно, сынок? Кем же ты теперь работаешь?

— О моей работе мы еще поговорим, мама. Ты лучше о себе расскажи. Часто ли хвораешь?

— Какая хворь, некогда хворать. Вот только сердце стало побаливать. Так уж годы, сынок, не молодой возраст.

— А к врачу, конечно, не сходила?

— Не привыкла я врачей беспокоить. Пусть они молодых лучше лечат, а нам, старым бабкам, чего уж… — Маняша усмехнулась. — Я не была у них, у врачей, ни разу. Ну их. У меня травки есть. Я вот тебе покажу, сам научишься и жену научишь.

— Травки дело хорошее, но врачу тоже надо показаться. Ладно, вот поедем ко мне, я сам тебя поведу.

«Никуда я не поеду, — подумала Маняша. — Как ехать? Козу-то на кого?.. На дядю Лукьяна ее не оставишь».

Маняша представила, как сосед-погорелец доит ее гулену-козу, и ей стало смешно.

— Ты что улыбаешься?

— Да что, сынок… Я вот подумала. Ты давеча-то говорил… Ну вот Пашка Кривобокова. Вот дядя Лукьян. Вот я. А что это такое?

Маняша сказала, чтобы отвести мысли от козы. Но вдруг ее словно укололо. Она увидела Пашку, дядю Лукьяна и себя рядом с ними. Вот они сидят, двое живых и одна покойница. А что же это такое? И зачем?..

Меньшой понял ее.

— Что такое? Проще простого, мама: жизнь. Просто-напросто жизнь. Разная: хорошая, плохая, трудная, легкая, светлая, большая, маленькая… всякая. Я сотню слов еще скажу и то все не перечислю.

— А зачем? — тихо проронила Маняша.

— Удивляюсь, мама, — покачал головой меньшой, — вы с дядей Лукьяном как будто сговорились. Зачем? Одним словом спросила. И хочешь, чтобы и я одним словом ответил? Пожалуйста: не знаю. Не знаю, мама! И в то же время знаю, чувствую. Зачем? Чтобы встать с постели, выйти на крыльцо, вытянуть руки к светлому небу, сказать: «Жизнь!» Чтобы хоть одну книжку написать. Чтобы пятерых детей вырастить, в люди вывести. Чтобы заплакать в конце концов вот за этим столом, как дядя Лукьян! Мама, заплакать-то разок — это тоже много стоит.

— И верно, заплакал Лукьян Макарыч, — запоздало удивляясь, произнесла Маняша, — зарыдал, как малое дитя.

— Ну вот, мама, а ты еще спрашиваешь: зачем?

8

Маняшу разбудил какой-то звук. Она вскочила, прислушалась. Из комнаты слышно было спокойное дыхание сына. Не похоже, чтобы он вскрикнул во сне. Тогда отчего же она всполошилась?..

Вроде бы кто-то бубнил поблизости. Со двора, — а маленькое, с форточку величиной, оконце чулана выходило во двор, — доносилось это «бу-бу-бу». Вот смолкло. И снова возникло. Что за новость такая?..

Маняша накинула халат, осторожно открыла дверь на веранду. Двери у нее везде открывались легко и бесшумно. Бесшумно открывалась и дверь на крыльцо. Возле калитки никого не было. И улица еще была пустынная, у колодца — ни души. Солнце только поднялось, и вершины рябин еще не разгорелись, листики зябко подрагивали. Свежо вообще было во дворе.

Маняша сошла с крыльца, повернула за уголок и остановилась как вкопанная. В углу двора, где была такая ровная лужайка, она увидела Лукьяна Санаткина. Родимушка, что-то бубня под нос, размерял лужайку шагами, вертел в земле каблуком ямки, снова и снова отсчитывал между ними шаги. Он так был увлечен своей работой, что не замечал ничего вокруг. А Маняша стояла в пяти шагах от него.