К отцу

Сергей не возражал ей. Да и что он мог возразить?.. Юлька была права: город, куда она поедет, — большой и красивый. Учиться она непременно будет. А с кем ей рядом жить — с матерью Сергея или с Сергеем (у него была отдельная квартира), — пока не так уж, наверное, важно. Как бы ни сложилась жизнь, что бы ни случилось, Сергей не бросит Юльку на произвол судьбы, не оставит ее в беде. Поэтому он лишь молча кивал головой.

Авдотья Емельяновна тоже кивала, но слез удержать не могла и все ревела.

— Да хватит, мама! — наконец решительно заключила Юлька. — Давайте-ка спать. Утро вечера мудренее, — и она бросила, как заговорщица, быстрый взгляд на Сергея.

Как и в первый раз, Сергей лежал затылком на ладонях и смотрел на розовый, с отблеском зари, купол монастырской церкви, от запаха свежего сена у него слегка кружилась голова. Юльки не было. Он невольно ждал, что она снова появится в светлом проеме дверей. Но Юлька не показывалась. И опять он думал, что ничто не проходит, ничто не исчезает на земле. Не исчезает плохое, вернее, исчезает, да медленно, но не исчезает и прекрасное. Оно и умирает, отсветив свой срок, и возрождается вновь и вновь и в природе и в людях, и конца этому не будет. Бесконечное светлое течение жизни! Но сказать так — это одно, а понять — совсем другое. И Сергей уже имел возможность убедиться, что раньше он просто говорил это, а сейчас понимает. Потому что он сам словно возрождался. И в нем возрождалось самое главное — любовь и жажда борьбы.

Точка была поставлена. Авдотья Емельяновна привязала пса на цепь, потому что он мог броситься на Сергея: не терпел барбос, когда чужие выносили из дома вещи, приучен был верно служить с самого собачьего младенчества! Вальке не помогла и колбаса: дружба дружбой, а табачок — врозь. Пес и на этот раз рванулся, оскалив пасть, но загремела цепь, лязгнул металл, и холопья ярость осталась неутоленной.

Авдотья Емельяновна втихомолку плакала всю дорогу. На платформе же разрыдалась, запричитала.

Электричка немного задержалась. Но вот закрылись двери вагона. Поплыли люди на платформе. Авдотья Емельяновна побежала, отчаянно рыдая, ничего не замечая перед собой. Мелькнуло ее искаженное горем лицо — и все исчезло. Прощай, Александров!

И снова — только наоборот — Струнино, Арсаки… Арсаки, вновь обретенная грибная станция непрошедшего Сергеева детства! «Разве ж я грибы ищу, это моя палка ищет!» Ах, дед, дед, Сергей так и не сходил на твою могилу! Живые часто забывают мертвых. Живые думают о живом — не напрасно так говорится в народе. А живое мелькает за окном, мир проносится, открывая все новые подробности, отражаясь в живых, любимых Юлькиных глазах. Бужаниново, Загорск, Хотьково, Абрамцево — все снова, снова, только наоборот.

В двенадцатом часу Ярославский вокзал принял александровскую электричку. Вновь вступили в права три московских правила Сергея: сдать чемодан, устроиться и стараться поскорее уехать. Сергей сдал чемодан, купил билеты на вечерний поезд (устроился и исполнил желание поскорее уехать). Сергей любил Москву, но не мог долго жить здесь. Пять лет учения в Москве показались ему вечностью. Он удивлял товарищей, уверяя, что Красноград — лучший город в мире. Ничего не изменилось с тех пор: Красноград — лучший в мире. И напрасно Сергей думал, что может уехать в дальнюю сторону. Он южанин, степняк: хотя и городской житель, а степняк. И возвращается в степь. Он возвращается, обретя в Александрове утраченную было уверенность. Он едет не один.

Своему приятелю Сергей звонить не стал, а сел с Юлькой в маршрутное такси на Пушкинской площади и доехал до комбината «Правда». Юлька подождала его внизу, в вестибюле. Сергей появился через час и, отирая пот с лица, сказал:

— Нам повезло, Юля: он не в командировке. Через два дня прилетит в Красноград. Теперь дело двинется…

В купе Сергей и Юлька приумолкли. За день (длинен и тяжел для пешехода московский день) Юлька устала и быстро уснула на нижней полке. А еще вечером грозилась всю ночь провести у окна! Сергей сидел и, слушая ровное Юлькино дыхание, улыбался и глядел в окно на редкие огни засыпающего (счастливых снов!) мира. Не так ли вот тридцать один год назад сидел возле окна, провожая огни, отец? Он сидел, а мать, тогда еще такая же, как Юлька, девчонка, спала, умаявшись на московских улицах. И, слушая ровное дыхание своей невесты, отец тоже думал… О чем он думал? Сергей не знал об этом. Он знал лишь, что через год после бегства Василия Сонкова и Маши Князевой в солнечном Краснограде родился он, Сережка Сонков, на крестины приехали дед с бабкой, окончательно помирились с зятем, и все было хорошо вплоть до сорок третьего года, когда севернее города Курска наповал уложила Героя Советского Союза капитана Сонкова фашистская пуля…

«Ходи прямо, Сергей! Главное в жизни — ходить прямо, во весь рост! Человек не так давно встал на ноги, его сгибает к земле. Иные люди до сих пор бегают на четвереньках, только не всем это бросается в глаза. Всегда ходить прямо не так легко, Сергей, вот почему надо всегда, каждый день стараться ходить прямо!»