К пению птиц

Я уже почти готов примириться с доставшимся мне набором земных радостей и благословить бессмертие потомков. Только один вопрос не дает покоя: ввиду бесконечности Вселенной и панспермичности нашей природы, неужели же — и почему?! — до сих пор до нас так никто и не добрался?

В молодости я прочел у Паскаля, что (цитирую по смыслу): «если так много людей верит в чудеса, значит, чудес не могло не быть».

И еще: «почему сейчас так мало чудес? Потому что вера уже укоренилась — они больше не нужны».

Прочтя, я поразился безусловности веры и понял, что так верить не могу. Наивность тогдашних людей была для меня очевидна. Высказывания Паскаля показались вполне соответствующими отсутствию в его времена электричества, а также телефона и автомобиля.

Сейчас мне уже неудобно за свою тогдашнюю наивность.

Завидуя Паскалю, передаю туда, к нему, привет.

Хотя там, может, и без этого уже заметили, что я не так уж глуп?

(«Смотрите, он о многом догадался…») Вот бы заслужить, в качестве награды, хоть какую от них весть!

25. Верит ли мне Тот, кто и так все знает?

Несмотря на холода, мир снова представился уютным местом. Мне хорошо, наверное, еще и потому, что сегодня выпал первый снег. Он, как часто бывает, очень обилен и повис целыми грудами на не успевших потерять все листья деревьях. Многие из них угрожающе наклонились. Боюсь, что к следующему утру уцелеют не все.

Не знаю, почему в вечер первого снега кажется, что тихо, даже если это далеко не тишина.

Но я не чужд всему происходящему настолько, что забыв — или наоборот, помня счетность собственных дней, хочу «гнать картину».

Поэтому в тишине первого снега я вспоминаю первый майский гром.

— С сильным запахом озона! — пророчески радостно оглашаю тот, что внутренний, из доступных мне миров. Всё это наше с ним устройство, когда с рождением открываются глаза, сквозь них в тебя вливается бесконечность внешнего мира — и вот она уже твоя, показалось таким, что лучше быть не может:

— Бесконечность — Я — Бесконечность.

И в каждый момент времени есть даже право выбора, какую из Бесконечностей предпочесть — ту, что справа, или ту, что слева: смотреть наружу или внутрь.

Об этих возможностях, впрочем, лучше не думать, а то становится страшно, как бы не потеряться. Страшно, потому что между бесконечностями мечется маленький дурачок, путаясь в страстях — и мучаясь ими.

В том числе, и смешной тягой к накопительству.

Маленький дурачок мечется между мирами и не знает, зачем ему так много всего надо, потому что вопрос «зачем?» безответен без «почему?», а для ответа «почему?» необходимо философствовать никак не меньше, чем для ответа, «зачем?».

26. Не тишина, а глухота

Мне и раньше приходило в голову, что мозг — машина времени, но только сейчас я понял, чем занята эта машина. Оперируя с двумя бесконечностями, она превращает «сейчас» в «когда угодно» — то-есть, во ВСЕГДА, а «здесь» — в «где угодно», что означает ВЕЗДЕ.

И вот, где бы я ни пребывал в мире внешнем, я могу быть где угодно в мире внутреннем. В частности, почему бы не вообразить, как сжимается пространство и как ускоряется время при быстром полете в сверкающем тоннеле? И вот, я уже готов принять, что сейчас — это как ТОГДА, а здесь — это как ТАМ.

Самое смешное, если это повод для смеха, состоит в том, что, несмотря на доступные просторы, я себе напоминаю заточенного в клетку зверя, бессчетно измеряющего шагами отведенное ему пространство и каждый раз мечтающего, пока есть куда шагать, что решетка волшебным образом исчезнет — или обрушится стена.

Решетка и стена сделаны из слов.

Рабство сравнений, тирания метафор, косноязычные попытки передать образ — или сделать его самому себе понятным.

Поскольку слова ограничивают и искажают текущее представляемое, оно видится из клетки.

Мой взгляд увлажнился — и я послал привет Глухому Композитору, потому что если из клетки выйти, звуку уже не обязательно оставаться звуком.

В Египте, в Долине Царей, я увидел, как весело раскрашены иероглифы и рисунки на стенах гробниц. Я подумал, что это был медовый месяц личности со словом, только начинающим свой путь к бесплотности идей.

От образа — к рисунку, от рисунка — к иероглифу.

Имя птицы — это уже не только птица, которую можно поймать, убить или нарисовать, а еще и Бог.

Имя Фараона — это не просто ОН, гордо восседающий на троне с белокожей НЕЮ. Это тождество с повергнутыми врагами, с завоеванными землями — и с весело раскрашенной гробницей, вместившей дух, не только плоть.

— Игра в куклы, — сказал бы я о тогдашних ухищрениях по сохранению плоти, если бы вполне был уверен в безнадежности таких приготовлений к вечной жизни. Это ведь только гипотеза, что бессмертия нет.

— А вдруг?

— Чур меня, чур, — говорю себе и продолжаю внутренне заискивать у жрецов Древнего Египта, хранителей предания об одной из побед на пути к Метаязыку.

— Метаязык, что это такое? — участливо спрашивает она меня, и я ценю мягкость иронии.

— Это как море, — говорю я, потому что нет у меня настоящего ответа, а море, благо, перед нами.