К пению птиц

— Метаязык передает не сообщения об образах, а образы. Метаязык передает не сообщения об эмоциях, а сами эмоции. Косноязычие на этом языке доступно нам уже сегодня. Ему предстоит развиться в свободное общение. Образы и эмоции станут общим достоянием.

Объединенный ум вырвется из трехмерной клетки и сумеет себе представить, как устроен истинный — говорят, десятимерный мир.

Раз уж я это написал, а сам, тем временем, живу и могу мечтать — почему не помечтать, как всё будет, какими станем новые мы, каким окажется новый — ОБЩИЙ — мир?

Светлые фантазии — разве это не радость?

А что есть Счастье, как не свобода от Несчастья?

Так вот, мой потомок никогда не будет одинок в своем несчастии, и никто уже не сможет — ДАЖЕ ЕСЛИ ЗАХОЧЕТ — испытать Одиночество На Кресте.

Почему нет радости, не знаю.

Над рекой клубится туман, мне кажется, что тьма не так уже непроглядна, вот бы сон продлился до рассвета, а туман успел до этого уйти, но я же не вижу этот сон, я его только вспоминаю. Помню, что река была теплой и дружественной — как всегда. Кажется, я понимаю, что это значит:

— Кукловод знает, что мне надо для Счастья.

Жаль, что он представляет не Бога, а всего лишь Молекулу.

Но как бы там ни было, мой текст у меня перед глазами, и он дает мне новую силу утверждать:

— Мы счастливы тем, что не одиноки, нами правит общий Дух.

А еще, я счастлив думать, что упорство в этой вере нам с Кукловодом тоже предписано.

— Пусть предписано, — скажу я себе, — но зато в состав рецепта входит и свобода: верить и не верить.

Хочу, чтобы меня, после всего, спросили:

— Каким же ты видишь наше устройство?

Вместо ответа нарисую схему, в которой легко спрятаться:

— Бесконечность — Я — Бесконечность.

Одна из Бесконечностей — та, что снаружи, другая — изнутри.

61. Нет, это только сон!

Снова, как в детстве, стою перед картой мира — и не могу отвлечься, словно это картина-загадка, в которой что-то надо найти.

Вот реки, все они впадают в Воды. Вдруг Суша показалась мне Островом, а я себе — Робинзоном.

Мне хочется думать, как спеют на Острове, набираясь соку из общего корня, гроздья винограда, открытые для Солнца, заполняющего каждую ягоду светом. Я готов стать счастливым от этих мыслей, но меня отвлекает необходимость считать монстров, возвращающихся с Суши в Воды. Один из них остановился и окидывает остров прощальным взглядом. Наши глаза сейчас встретятся, и Кукловод совершит чудо рефлексии, заглянув самому себе в глаза через посредство разных своих воплощений.

Вот он смотрит на меня, и дай Бог, чтоб это был сон, потому что я вижу Глаз Акулы.

Часть вторая ОКО СОЧУВСТВИЯ

1. Оглядываюсь, куда пришел

— Зачем я заброшен в этот мир? — спросил я себя и стал регистрировать приходящие по этому поводу мысли, пытаясь найти если не ответ, то хотя бы путь к ответу. Обреченный знать об относительности времени и пространства, приятельствуя с дворовой собакой, я не мог забыть при этом свое пусть не прямое, но несомненное родство с динозаврами.

Динозавры хотели взлететь — и от них произошли птицы.

Моя приятельница — собака хотела понравиться людям и научилась улыбаться.

Себя нечего и спрашивать о желаниях — как и все, я хочу Счастья. Место для него заложено в нашем устройстве как, к примеру, восприятие запаха цветов или красоты лиц. Однако если Счастье приходит, слово СЕЙЧАС мешает в нем раствориться. Потому что есть неуверенность в ПОТОМ и сознание невозможности ВСЕГДА — страх смерти.

Заглядывая внутрь себя, я убедился, что радость свободной воли, радость от простых радостей жизни — например, от пения птиц — соседствует с этим страхом. Хорошо еще, что всё преходяще — и страх, и счастье, и сознание странности собственного устройства.

Я решил поискать надежное и доступное Счастье — с этой мечтой стал писать.

— Что ты делаешь? — спросили у сумасшедшего.

— Пишу себе письмо.

— А что в письме?

— Получу — узнаю.

Неужели столь невообразимо сложный я создан, чтобы быть таким пугливым и мелочным дураком? Я — это воспоминание всей жизни, это желание помнить и дальше. И всё? Сначала — страх несостояться, а потом — страх потерять? Страшно даже спрашивать себя, «а что еще?» — вдруг ответ будет «ничего». Самое время позавидовать не знающей такого страха, счастливо заглядывающей в глаза Доброму Хозяину улыбающейся суке. Не от того ли вся неправильность мира, что я способен вмешиваться в свои мысли и потому постоянно вхожу в противоречие своей воли с Волей Божества?

Я никогда всерьез не верил — и хотя вроде как всегда это понимал, проследив за своими мыслями, убедился, что вера и неверие одновременно присутствуют во мне как Да и Нет. Это оказалось следствием самого устройства мыслей, предполагающего существование собственной, неотделимой от «Я» Судьбы. Мне довелось поймать себя на мысли, что я не только принимаю в расчет возможность существования единого Бога, но даже готов себя представить в качестве подопытного Кролика божественных ИХ. Странным образом, это совсем не страшно: зная обо мне всё, ОНИ знают, что я о НИХ догадываюсь. Следовательно: