К пению птиц

Близкий друг улыбчивой суки умер недавно от проникающего ранения в живот, нанесенного каким-то хулиганом. Пока он умирал, подруга не проявляла никакого беспокойства, ее шерсть все так же лоснилась, нос блестел, а аппетит был прекрасен.

Во сне псы и дальше будут вместе, потому что сон — отражение нашего мира, даже если во сне желаемое представляется действительным или, например, присутствуешь на собственных похоронах.

Захотелось верить, будто я потому во сне восстал из гроба, что было обидно исчезнуть, о чем-то важном не догадавшись.

Вдруг я понял: подруга не знает, что друга больше нет, и, если он выскочит из закоулка — или обнаружит себя пахучей меткой, удивления не будет, будет просто радость.

Друг жив, пока жива она.

Мне стало завидно.

Захотелось заглянуть в глаза Доброму Хозяину.

Серьезность жизни показалась бессмысленным заблуждением ума.

7. Пишу себе письмо под пальмой

В Бога я никогда всерьез не верил, но к средствам и предметам культа отношусь с уважением. В определенные моменты некоторые из них вызывают во мне сильные чувства.

Предметом культа на всю жизнь осталась для меня пальма где-то в районе Гагр, под которой, пока поезд стоял на полустанке, я испытал нечто особенное. Некого было спросить, что бы это значило, а мне было шестнадцать. Поэтому в толковании происшедшего я остановился на честолюбивой мысли, что испытать такое доступно только мне:

— Вас ждут великие дела.

Кто был сказавший — и в качестве ли словесного послания информация дошла до меня — не знаю. Идея Бога была на далекой периферии коммунистически воспитанного сознания, и экстаз замыкался на поисках места среди людей.

При чем тут пальма, я тоже не знаю. Можно только догадываться, что меня вдохновили впервые увиденные скалистые горы в сочетании с морем и выморочно-прекрасным миром еще пустых в начале мая курортов — сказочных дворцов.

Прошла уже целая вечность, я многое увидел и испытал, но иногда мне кажется, что все случавшиеся моменты вдохновения, когда я мог сказать себе, что счастлив, были лишь повторением испытанного под пальмой.

Я вот и пишу — не просто в надежде снова испытать:

— Я пишу в несбыточной надежде сделать так, чтобы счастье стало доступным как, скажем, облака, потому что есть горы, по которым можно к облакам взобраться. И пусть кислород счастья с высотою прибывает.

— Что ты делаешь? — спрашивают у сумасшедшего.

— Пишу себе письмо.

— А что в письме?

— Получу — узнаю.

8. Я — не Кролик, сколько бы Вас ни было, Боги

Разделяю возмущение добравшегося сюда читателя:

— Мне бы твои заботы, — свирепеет он в мой адрес. Однако, на время избавившись от своих забот, не приходилось ли ему понимать, что вот то самое время, когда можно было бы сказать себе «счастлив» — а счастья нет? Так что мешает? Впрочем, я сознаю, что отпущенное мне время для попытки в этом разобраться — подарок Судьбы.

— Спасибо!

Можно ли освободиться от язычества представлений, подразумевающих наличие специальной для каждого Судьбы — и специальных с Ней отношений? О себе сразу скажу:

— Конечно же нет, так устроены мои мысли.

В частности, я далек от наивности разгадать загадку числа Богов. Я вполне готов и к встрече с пришельцами, среди которых вдруг окажутся — как это у Римлян? — и Бог первого крика и Бог, освобождающий душу от тела.

Я готов допустить, что являюсь подопытным кроликом, хотя, если Боги-Пришельцы есть, они не могут не знать, что я не только Кролик, мало того.

— Сейчас, в момент досуга, я выше Вас, Боги, потому что, следя за мной, Вы — на работе, а у меня работы нет.

А как насчет альтернативы единственного Бога, который не может не быть единственным, потому что всеобъемлющ? Сейчас я храбр:

— Для такого Бога меня нет. Поэтому его для меня нет тоже.

Если смотреть на гроздья винограда, то открывается следующая картина: полупрозрачная оболочка ягод, находящихся под солнцем, пропускает часть падающего на них света внутрь. Поэтому ягоды светятся в собственной тени. Виден цвет сока и очертания зернышек.

Может быть самое суть эксперимента состоит в том, чтобы увидеть, как зависит сознание от цвета небес — и от запаха сирени на каждой зараженной планете?

Потому что удалось проникнуть знанием так далеко, как оказалось позволено, и в конце концов ничего не прояснилось. Небеса молчали.

И тогда появилось решение сделать нас, чтобы понять, как возникает сознание — может, что-то и прояснится, ведь вот он, процесс в пробирке.

Появившись, мы стали смотреть на небо — и высмотрели, что Земля круглая и вертится.

Цена оргазму гениальности: Земля вертится, но небеса по-прежнему молчат.

Обоснованное беспокойство: верны ли наши к небесам вопросы?

Вращаясь, круглая Земля в очередной раз заслонила от меня Солнце.

В ее тени небо стало прозрачным и проступили звезды.

Я не смог оставить это чудо без внимания. Я послал соответствующий мысленный сигнал, подняв бокал с сильно охлажденной жидкостью, бывшей когда-то соком винограда.