К последнему царству

– Понимаю. Но я готов дать некоторые залоги того, что это не демагогия. Во-первых, все контрразведки НАТО вскоре зафиксируют резкое снижение активности российской разведки. Я вообще подумываю о том, стоит ли нам заниматься разведкой в странах НАТО? Какое нам дело до того, что происходит в помойной яме? Во-вторых, Россия полностью прекращает вещание на Запад. Ни каких радиостанций и вообще ни каких СМИ на английском языке у нас больше не будет. Мы полностью отказываемся от попыток оказывать какое бы то ни было влияние на положение дел в мире. В-третьих, мы полностью уйдем из Средиземного моря. Нам это больше не надо, а они как хотят.

– А Украина?

– Мы полностью отказываемся от Украины, от каких бы то ни было попыток вмешательства в украинские дела. Это тоже все сразу заметят. Мы признаем свершившийся факт: эта земля потеряна для нас навсегда. А всех русских, живущих на Украине, но желающих жить в нормальной стране, мы примем у себя без проблем.

– Белоруссия?

– Ещё одна беловежская креветка, и мы будем воспринимать Белоруссию, как одну из стран Запада со всеми вытекающими отсюда последствиями. При этом хоть всё население Белоруссии мы сможем разместить в России, у нас тесно не станет. И больше ни какой поддержки русских диаспор за рубежом. Если для этих людей важно то, что они русские, тогда пусть переезжают в Россию. А если они связали свою судьбу с другими странами, то какое нам до них дело?

– Полагаю, то о чем вы говорите, сильно успокоит отцов Запада. Но вряд ли они полностью успокоятся, вряд ли они полностью вам поверят.

– Так пусть тогда вооружаются. Мне не жалко. Я не восприму это, как враждебные действия, но пусть помнят: попытка применить оружие в отношении России, будет означать для них попытку самоубийства.

– Они боятся не только русской агрессии, их сильно беспокоит судьба иностранного капитала в России.

– Добрались, наконец, до главного. Значит, так. Будут вести себя прилично – иностранный капитал я не трону. Очень хочется, но не стану. Нельзя же сразу все козыри сбрасывать. Но любые попытки повлиять на положение дел в России я восприму, как враждебные действия и национализирую все иностранные капиталы. Можете проклинать, оскорблять и позорить нас с утра до вечера – пожалуйста. Можете ввести самую жесткую международную блокаду России – пожалуйста. Но любая попытка вмешательства во внутренние дела России приведёт к национализации всех иностранных капиталов. Прикиньте, сколько вы на этом потеряете и хорошенько подумайте. А если западные фирмы захотят продать свои пакеты акций нашим бизнесменам, заплатим рыночную цену. Так всем будет спокойнее.

– Ну что ж, мне будет, что передать. Но я ведь приехал, как друг. Хотел по России поездить, с людьми поговорить.

– Не возражаю. Могу дать транспорт и сопровождающих. Можете ездить без сопровождения. Разговаривайте с кем угодно, без ограничений. Пишите потом, что хотите.

– То есть вам всё это безразлично? Друзья вам не нужны?

– Любезнейший господин Валленштейн, я не люблю, когда хорошее русское слово «друг» используют в каком-то условном политическом смысле. Что же касается исконного значения этого слова… с друзьями надо жизнь прожить, только тогда они становятся друзьями.

***

Ставров закрылся у себя в кабинете, налил себе стакан водки «с горкой» и залпом выпил его без закуски. Пил Ставров очень редко, и ни когда не больше стакана, и ни когда не пил один. Но сегодня ему стало так тоскливо, что он ни кого не мог представить себе в качестве собутыльника. А расслабиться хотелось.

Он всегда знал, что власть сделает его очень одиноким, на самом верху есть место только для одного человека. Но он не думал, что будет переживать одиночество так болезненно. Он потерял друзей. Они не ссорились, встречались время от времени, обсуждали общие дела. Они оставались соратниками, он был по-прежнему для них доступен, в их обществе он по-прежнему чувствовал себя свободно и спокойно. Но он понимал, что они больше не друзья. Как это произошло? Почему?

Бабкин сразу после его прихода к власти в разговорах с ним стал брать официальный тон, говорил предельно сжато, ни когда не позволял себе уклоняться от темы встречи, и улыбался только в ответ на улыбку Ставрова. Он как бы давал ему понять: «Вполне осознаю, что ты больше не Саня Ставров, что между нами теперь пропасть, и не претендую на особые отношения». Это немного напрягало Ставрова, но ведь он понимал, что Бабкин прав. Диктатор ни с кем не потерпел бы панибратских отношений, его уже невозможно было похлопать по плечу. Впрочем, Бабкин всегда был молчуном, горячих диспутов между ними и никогда не было.