К последнему царству

Митинги были ещё половиной беды, а вот школьные учителя – это было что-то с чем-то. Иногда ему присылали записи их гневных выпадов против учеников. Ставров ни как не мог понять, откуда в этих женщинах столько тупого и злобного высокомерия? Как они теперь ненавидели демократию! Примерно, как троцкистов при Сталине и агентов ЦРУ позднее. Стоило какому-нибудь ясноглазому мальчишке хоть пару слов сказать в защиту демократии, как эти училки набрасывались на него коршунами, оскорбляли и позорили и чуть ли не перед классом выставляли, как образец вырожденца. При этом они ни чего не могли доказать детям, да и не пытались, а если пытались, то говорили такие благоглупости, что Ставрову хотелось сквозь землю провалиться. А как они теперь любили Русскую Церковь! Кажется, КПСС в своё время любили не настолько взахлеб. Как истерично они позорили безбожников, как тупо над ними издевались.

Когда-то Ставров читал советские газеты 1937 года и был потрясен тем уровнем ненависти и агрессии, которые брызгали с их страниц. Проклятия, оскорбления, призывы уничтожить… И вот теперь он был куда более потрясен, когда видел, что его государственные СМИ становятся похожи на те газеты. Ненависть, проклятия и оскорбления постепенно становились новым стилем СМИ.

А как высокомерны стали многие православные, изображавшие теперь из себя «расу господ». Уже объявили, что на соборе будут избирать царя только граждане православного вероисповедания, и теперь они чувствовали себя, как представители правящей партии. Ставров не раз говорил об этом с патриархом, и тот его понял, согласившись, что это серьёзная проблема. Теперь священники чуть ли не в каждой проповеди развивали тему о том, что желающий быть первым, должен стать для всех слугой. И власть в России теперь принадлежит не людям Церкви, а Богу, и православные – лишь инструмент в Его руках, и похоже, что довольно плохой инструмент, так что у них нет ни каких оснований считать себя гражданами первого сорта и превозноситься над представителями других исповеданий. Это подействовало, православные во всяком случае стали вести себя скромнее, хотя души, конечно, так быстро не меняются, а ведь именно ради души они всё и затеяли.

С патриархом, кстати, Ставров давно уже нашёл общий язык и взаимно приемлемый тон общения. Патриарх довольно легко принял то, что говорит не просто с первым должностным лицом государства, но и с первым сыном Русской Церкви. Святейший оказался человеком глубоко религиозным и довольно мудрым. Он тонко чувствовал православие и хорошо понимал смысл происходящих перемен. При этом он был политиком до мозга костей, и разговаривал с ним Ставров именно, как с церковным политиком, то есть ни на секунду не расслабляясь. «А кем он должен быть? – говорил себе Ставров. – Преподобным старцем? На такой должности это невозможно».

Интеллигенция ходила пришибленная, это Ставров чувствовал по множеству примет. Для классических русских интеллигентов наступили черные дни. Они чувствовали себя лишенными «свободы», лишенными даже возможности «бороться за свободу». Продажные твари из интеллигенции как раз очень быстро переметнулись на сторону диктатуры, а самым лучшим интеллигентам, всегда искренне стремившимся к благу России, в новой России было нечем дышать.

Ставров не то чтобы жалел этих людей, он прекрасно понимал, с каким остервенением они рвали бы его на части, если бы он им это позволил, как радостно блокировали бы все здоровые начинания, с каким увлечением, с какой убежденностью в своей правоте они закапывали бы Россию, лишая её будущего. Нет, ему не было жалко этих людей, но ему было чрезвычайно досадно, что из интеллигенции к нему примкнули в основном отбросы, а из честных интеллигентов за ним пошли очень немногие. Но он понимал, что иначе и быть не могло. Недавно православные едва дышали интеллигентским воздухом, пропитанным миазмами извращений. Теперь интеллигенты задыхаются в православной атмосфере, по их мнению, пропитанной «средневековым мракобесием». Не бывает такого воздуха, которым легко дышалось бы и тем, и другим. Не бывает православной интеллигенции, бывают православные интеллектуалы, но они не интеллигенты.

Но как же всё-таки получилось, что атмосфера той России, которую создал Ставров, оказалась пронизана истеричностью, нетерпимостью, тупой злобой? Этого, очевидно, можно было избежать. Ставров этого не хотел, он это не заказывал. Но это безусловно было вызвано его действиями. Он долго над этим думал и понял, наконец, в чём дело.