Как бы ни истерил Горчаков, как бы ни рыдал Милютин о британских броненосцах в Мраморном море и недавнем (всего-то двадцать три года прошло!) севастопольском фиаско – это было уже, как говорят охотники, «в пустой след». Можно остановить войска в Адрианополе, в одном переходе от заветной цели, как это случилось в 1829 году. Можно заключить мир на выгодных условиях, пощадив сломленного противника. Много что можно… кроме одного: ни за какие политические преференции, ни за какие уступки и очевидные выгоды Александр не захотел бы остаться в истории тем, кто позволил сбросить с купола главной святыни Царьграда только что установленный там православный крест. Так что судьбы мировой политики окончательно определили не ноты, переданные британским послом Лофтусом, не сбивчивые монологи Горчакова и не туманные угрозы Вены. Это сделали молотки, которыми орудовали саперы Вятского пехотного полка, прилаживая деревянный крест на место позолоченного полумесяца. На этот крест пошли брусья, позаимствованные в стамбульских доках – почерневший выдержанный дуб, спиленный где-нибудь на берегах Оки и переправленный в Турцию с грузом корабельного леса.
Над Константинополем плыл колокольный звон. Пока ещё жиденький, дребезжащий – колокола срочно доставили из болгарских городков и подняли на минарет. Говорили, что греческие священники, узнав,
Канцлер Горчаков позже напишет в своих мемуарах:
Министр иностранных дел граф Андраши, изучив доклады посла в Санкт-Петербурге, заявил императору Францу-Иосифу: «С русскими сейчас воевать немыслимо. Им не нужны винтовки и пушки, чтобы разгромить любого врага: градус всеобщего энтузиазма таков, что они могут сражаться дубинами и всё равно одержат победу».
Оставалась Англия. Таранные форштевни броненосцев Средиземноморской эскадры Королевского флота уже вспарывали воды Мраморного моря. Русские саперы и артиллеристы спешно приводили в порядок брошенные турками береговые батареи; другие выбивались из сил, стараясь как можно скорее подтянуть на берега Босфора одиннадцатидюймовые крупповские мортиры – те самые, что недавно топили на Дунае турецкие мониторы английской постройки.
Европа замерла в ожидании. Снова, как и в 1854 году, британский лев готов был прыгнуть на зарвавшегося русского медведя и вцепиться тому в загривок. Правда, на этот раз у льва не нашлось союзников: турецкий шакал визжал и корчился с перебитым хребтом, придавленный тяжкой медвежьей лапой; галльский петух, ощипанный под Седаном, ещё не отрастил новые перья взамен выдранных прусским орлом. Тощий венский стервятник грозно клекотал, но не решался взлететь с берегов Дуная – с северо-запада над ним нависли крылья другого хищника, в тевтонском шлеме, с клювом и когтями из крупповской пушечной стали. К тому же медведь только что вкусил сладости долгожданной победы и не собирался отдавать ее плоды без яростной драки.
И всё же лев прыгнул.
Третьего февраля пушки флагманского броненосца вице-адмирала Хорнби «Александра» открыли огонь по береговой батарее, стерегущей вход в Босфор со стороны Мраморного моря. Это были первые выстрелы новой войны – второго менее чем за четверть века прямого столкновения двух величайших в мировой истории империй.
Часть II
Ultima ratio regum[19]
I. Плоды победы