К повороту стоять!

Из общей картины выбивались разве что надписи латиницей на вывесках, непривычные, без империала, вагончики конки да многочисленные кофейни с дебелыми финками, разносящими кремовые пирожные, вазочки со взбитыми сливками и ароматный мокко – непременно с корицей и капелькой ликера.

Больше других полюбилась Серёже кофейня на углу Михайловской улицы – туда он захаживал всякий раз во время своих променадов. Здесь выпекали крошечные, изумительно вкусные булочки с румяной хрустящей корочкой, посыпанные корицей. Их подавали к особому, редкостному сорту кофе, доставленному прямиком из Бразилии, в джутовых мешках с фиолетовыми клеймами португальских экспортных фирм и германского Ллойда. Серёжа не очень-то разбирался в тонкостях вкуса этого напитка, но, наслушавшись рассказов пожилого шведа, владельца кофейни и бывшего боцмана торгового флота, неожиданно увлекся. Теперь он без труда различал маслянистость и сладковато-горькие нотки настоящего «Bourbon Santos» и не спутал бы его с тяжелым вкусом продукции ямайских плантаций. Старый морской волк собственноручно обжаривал зерна, не доверяя это священнодействие никому. Из уважения к офицерской форме, он согласился дать Серёже несколько уроков, и тот рискнул воспроизвести тонкий процесс дома – за неимением жаровни, на обычной спиртовке. Результат, как и следовало ожидать, жестоко разочаровал.

В этих прогулках по городу мичмана частенько сопровождала Нина. Племянница командира «Стрельца» оставила петербургские курсы, не дав, по своему обыкновению, никаких объяснений: «Ушла – и все! Надоело!» Перебравшись в Гельсингфорс, девушка взялась помогать супруге кавторанга вести хозяйство и принимала живейшее участие в развлечениях, затевавшихся флотской молодежью. Словом, старалась как можно меньше походить на одержимую странными идеями курсистку, которую Серёжа увидел в компании студентов-вольнодумцев в петербургском трактире.

Прошлое, однако, не замедлило напомнить о себе самым неприятным способом.

* * *

Случилось это в самом конце февраля. Серёже, сменившемуся со скучнейшей стояночной вахты, предстояло два дня беззаботного отдыха на берегу. День начался с того, что мичман вызвался сопровождать Нину с тетушкой по модным лавкам и магазинам – вечером предстоял прием в Морском собрании в честь тезоименитства цесаревича Александра[22], и дамам следовало быть во всеоружии. По этому случаю город украсился трехцветными флажками и еловыми гирляндами. Повсюду – в окнах лавчонок, в зеркальных окнах ресторанов, в магазинных витринах – красовались портреты цесаревича: журнальные литографии, дагерротипы и фотоснимки, где он был запечатлен то в кругу семьи, то на отдыхе в Гатчине, то на палубе яхты. Городовые щеголяли в парадной форме; морские и армейские офицеры, согласно уставу, все были при саблях и палашах. Погода стояла праздничная, развеселая: легкий морозец, от которого розовеют щечки барышень, детишки в парках таскают на веревочках не по-русски изогнутые деревянные санки, а снег делается хрустким и искристым. Особенно яркое в бледной финской голубизне солнце обещало замечательный во всех отношениях денек.

Поход по модным лавкам занял не меньше двух часов. Все трое изрядно устали и проголодались. Ирина Александровна заявила, что с нее довольно, и отправилась домой на извозчике, в сопровождении рассыльного, нагруженного пирамидой свертков и картонок. Нина идти домой не пожелала, и Серёжа повел ее на Михайловскую, к старому шведу. Тот как раз получил из Стокгольма партию бразильского кофе последнего урожая и обещал удивить завсегдатаев новыми, невиданными ещё рецептами.

Стрелки часов на ратушной башенке указывали только час пополудни, так что народу в кофейне было немного. Парочка расположилась за столиком возле среднего окна, между фикусом в дубовой кадке и невысоким резным барьером. За зеркальным, до пола стеклом катили извозчичьи пролетки, скрипел снег под ногами. Немолодая, основательная, как чугунный кнехт, финка-кельнерша в накрахмаленном переднике и чепце приняла заказ и величаво удалилась. И в этот самый момент…

Серёжа, сидевший вполуоборот к залу, увидел, как внезапно изменилась в лице его спутница. Будто заметила у него за спиной нечто неожиданное и весьма неприятное и страстно захотела уйти. Черты ее приобрели независимо отрешенное выражение.

Мичман медленно сосчитал до пяти и обернулся, краем глаза уловив судорожное движение Нины – будто девушка хотела его остановить.

«Так. Вон оно что…»

Справа, возле окна, сидел белобрысый студент-финн, в котором Серёжа сразу узнал давнего попутчика из Петербурга. Кажется, сынок владельца сыроварен? Мичман будто наяву услышал слова, произнесенные с характерным тягучим акцентом:

«Ма-ало ва-ам, русски-имм, свойе-ей зеемли, ещё и дру-угих житть учитте-е!»