"К предательству таинственная страсть..."

В 70-х годах прошлого века я и весьма известный кабардинский поэт Алим Кешоков были в писательской командировке на Ближнем Востоке, где однажды вечером в гостинице у нас с ним зашёл разговор о сталинском пе­реселении малых народов, в том числе и калмыков, за сотрудничество с нем­цами на восток страны. А Кешоков в то горячее время (лето 1942-го) служил в кавалерийском полку, который преследовал и дезертиров из калмыцких во­инских соединений, разбежавшихся по степи и ждавших прихода гитлеров­цев. “Сейчас мы все друзья, — сказал мне Кешоков. — Расул Гамзатов, Кайсын Кулиев, Давид Кугультинов и я... А летом сорок второго Давид служил в 110-й калмыцкой дивизии, которая разбежалась при приближе­нии немцев к Сальску. Хорошо, что не встретился мне в те дни Давид, — сказал Кешоков. — Я бы мог его просто из автомата перечеркнуть... А Се­мён Липкин, — продолжал Кешоков, — стал перед войной народным по­этом Калмыкии за перевод на русский язык народного эпоса “Джангар”, и наступавшие немцы разбрасывали с самолёта листовки с призывами: “Калмыки! Сдавайтесь! Ваш народный поэт Липкин уже у нас в плену”. Они думали, что Липкин — это калмыцкий поэт...”

Я вспомнил разговор с Кешоковым, когда прочитал стихотворение Липкина с яркой строчкой о предателях тех дней, когда “фарисеи и книжники // билеты партийные жгли”. Именно эту строку Липкина я взял эпиграфом к сво­ей эпиграмме, где речь шла о предательстве Марка Захарова:

Когда вальяжный Марк Захаров,

творец сценических пожаров,

прилюдно партбилет поджёг,

то огорчённый Сёма Липкин,

поскольку был седым и хлипким,

от горя впал в глубокий шок.

Сердечко старого еврея

от наглой шутки фарисея

забилось разом невпопад,

он застонал, ломая руки:

— За что ты мне добавил муки,

Маркуша, книжник, ренегат!

Какой разлад, какое горе!

Но мне плевать, кто прав в том споре —

поэт Семён? Партиец Марк?

Меня в том споре не убудет,

пускай двух книжников рассудит

их мудрый соплеменник Маркс.

Я не случайно написал, что распря между Марком и Семёном была рас­прей между двумя “книжниками”: Липкин, заклеймивший в стихах 1942 года предателей Родины — СССР, сжигавших перед приходом фашистов в Калмы­кию свои партбилеты, в 60-90-е годы прошлого века переродился в убеждён­ного “шестидесятника”, стал одним из авторов антисоветского “Метрополя” и в 1990-м, когда Марк Захаров сжигал свой партбилет, также уподобился “фарисеям”. Вот как разошлись перед распадом СССР судьбы сыновей четы­рёх малых народов — калмыцкого (“друг степей калмык” Кугультинов), кабар­динского (советский кавалерист Кешоков), еврейского (фарисей Липкин) и крымско-татарского (Захаров, признавшийся в Википедии в родстве с этим племенем). Одним словом, получился из этого квартета своеобразный интер­национал. А кому руководить “интернационалом”? Конечно, Карлу Марксу.

Глава десятая

“ЛЕЖУ БУХОЙ И ЭПОХАЛЬНЫЙ...”

В 1960 году после трёхлетней работы в тайшетской газете “Сталинский путь”, переименованной в эпоху “оттепели” в “Заветы Ленина”, я вернулся в Москву. Переименование газет, колхозов, улиц в те времена было делом обычным. Начатое на XX съезде КПСС “вышибание Сталина Лениным” про­изошло на всех уровнях политической, партийной и культурной жизни, о чём с гордостью писал Евтушенко в своих воспоминаниях: “Я принадлежу к тем “шестидесятникам”, которые сначала сражались с призраком Сталина при помощи призрака Ленина”. Об одном лишь забыл наш лукавый царедворец: o том, что он сам своими первыми стихами из книги “Разведчики грядуще­го” создавал вскоре ставший ему ненавистным “призрак Сталина”.

Вернувшись в Москву я был принят в Союз писателей и стал зарабаты­вать на жизнь, выступая в разного рода аудиториях, за что Бюро пропаган­ды художественной литературы платило мне после каждого выступления по 16 рублей. Именно на этом поприще судьба свела меня с Андреем Вознесен­ским — мы познакомились в знаменитом музее Маяковского в Гендриковом переулке, в особняке, где ещё до революции жили Владимир Маяковский и Лиля Брик со своим официальным мужем Осипом, о котором Сергей Есе­нин сочинил убийственную эпиграмму:

Вы думаете, Ося Брик

Исследователь языка?

Нет, он на самом деле шпик

И следователь ЧК.

Мы с Вознесенским, только что издавшие свои первые книги: я — сбор­ник “Землепроходцы” в родной Калуге, а он — “Мозаику” в родном ему Вла­димире, — сорвали положенные нам аплодисменты в небольшом зале музея, пожали друг другу руки и пошли каждый своим путём, каждый веря в свою звезду. Я тогда читал стихи о своей жизни и работе в Сибири, о строитель­стве калужскими комсомольцами железной дороги Тайшет-Абакан, а он дек­ламировал поэму “Мастера”, в которой клялся строить советские города и гидростанции будущего:

Я,

Вознесенский,

воздвигну их...

Я со скамьи студенческой

мечтаю, чтобы зданья

ракетой

стоступенчатой

взвивались

в мирозданье.

И завтра ночью тряской

в 0.45

я еду

Братскую

осуществлять!