"К предательству таинственная страсть..."

Но “завтра” он поехал не на Братскую ГЭС, а в Америку, где срочно со­чинил “Монолог битника”, “Монолог Мерлин Монро”, “Ночной аэропорт в Нью-Йорке” и где почувствовал себя, как дома. О чём потом вспоминал: “Когда я попал в Америку в 60-е годы, я увидел, что битники ходили так же, как и мы в Москве”. Первыми, кого он разыскал в Гринвич-виллидже — бо­гемном пригороде Нью-Йорка, — были хиппи, или битники, от имени которых он вскоре заговорил в стихах:

“Лежу бухой и эпохальный. Постигаю Мичиган...”

“...плевало время на меня, плюю на время...”

Мы — битники. Среди хулы

мы — как зверёныши, волчата.

Скандалы, точно кандалы,

за нами с лязгом волочатся...

Перерождение советского студента-архитектора, мечтающего построить Братскую ГЭС, в мичиганского обкуренного “волчонка” произошло мгновенно, как будто новые друзья окунули молодого социалистического реалиста в мичи­ганскую купель с нечистотами, и наш поэт завопил в один голос с ними:

Вы думали — я шут?

Я — суд!

Я страшный суд!

Молись, эпоха!

(1961)

Именно там, на берегах Мичигана, произошло знакомство Вознесенско­го с вождём американских хиппи Аленом Гинзбергом, сыгравшим роковую роль в жизни советского поэта. После возвращения из Америки Вознесенский буквально воспел своего нового кумира:

Обожаю Гринвич-виллидж

в саркастических значках.

Это кто мохнатый вылез,

как мошна в ночных очках?

Это Аллен, Аллен, Аллен!

Над смертельным карнавалом

Аллен выскочил в исподнем!

Бог — иронии сегодня,

как библейский афоризм

гениальное: “Вались!”

Как мне помнится, этого стихотворения нет в книгах Вознесенского. Его процитировал уехавший в советские годы в США въедливый биограф всех на­ших “шестидесятников”, связанных с американской богемой, Владимир Со­ловьёв в книге “Не только Евтушенко” (М.: Рипол-классик, 2015) в главе с длинным, но важным названием: “В гостях у Аллена Гинзберга, или Андрей Вознесенский и Питер Орловски: первый и последний битники одной эпохи”. С торжественной печалью там же В. Соловьёв вещает: “Они умерли один за другим, в 2010 году, 31 мая и 1 июня: Питер Орловски (Ре1ег О^IоVзку), зате­рявшийся в тени своего легендарного (“бессмертные и легендарные”, как пи­сал Евтушенко о “шестидесятниках”. — Ст. К.) любовника Аллена Гинсберга, но почётно упоминаемый рядом с именами Берроуза, Ферлингетти, Керуака, Ашбери, Корсо, и Андрей Вознесенский. Видимо, есть в этом некая симво­лика: один из первых поэтов поколения битников в СССР Андрей Вознесен­ский умирает на следующий день после смерти одного из последних имени­тых американских битников, “шестидесятника” Питера Орловски. Орловски был охоч как до мужчин, так и до женщин. Гинзберг мужской любви не изме­нял. Оба имели многочисленные связи на стороне, но трогательно провели жизнь в неверном супружестве и обожании друг друга”.

Вот в какой атмосфере начала 60-х произошло окончательное превраще­ние советского поэта, мечтавшего строить Братскую ГЭС, в американского битника, друга Питера Орловского и Аллена Гинзберга. Недаром мать А. Воз­несенского отговаривала сына от поездки в Америку: “Тебя там убьют”, — го­ворила ему она. И была права. В Америку в 1961 году уехал русский советский поэт, а обратно на Родину вернулся побратим из свиты Аллена Гинзберга.

Из книги В. Соловьёва “Не только Евтушенко”:

“Евтушенко называл Гинзберга своим другом. Вознесенский воспевал битническую вольницу всю свою молодость: “Как хорошо побродить по Риму // нищим ограб­ленным побратимом”. Из смурной России казалось, что битники и есть тот самый глоток свободы, которого советский человек был лишён не только в шестидесятые”.

В. Соловьёв в этой же книге так истолковал и раскрыл сущность слова “битник” и образ жизни членов этой своеобразной касты:

“То, что для Гинзберга значение не меньше, чем поэзия, имел гомо­сексуализм классика (речь идёт об Уолте Уитмене. — Ст. К.), мне знать тогда было не дано. Но никакой не секрет, что битников объединяли не только ЬН-ритм, размер, удар, стук, но и нетрадиционная ориентация.

ВН как ежедневный винт, то есть стук и трах, сходились по гендер­ному признаку. По подобию.

Так Керуак ближе познакомился с Гинзбергом, оказавшись в крова­ти у последнего... Теперь, почти шестьдесят лет спустя, когда всё боль­ше штатов признают однополые браки, и даже русская фраза “тютелька в тютельку” приобрела новое значение, история битничества прочитыва­ется во всей её похотливой подлинности.

Они все переспали друг с другом. И на здоровье. В каждом практи­чески тексте битников густо, открыто, с подробностями об этом написа­но. Молитвенным шёпотом, переходящим в психоделический вопль, ставший поэмой “Ноwе” ещё в 1956: “Хочу, чтобы меня любили! Дайте любви, побольше дайте! Дайте, я вам отвечу безумной страстью!” “Власть любви, уже равная по силе Власти в литературе, в испепеляю­щем желании прославиться и стать классиком второй половины ХХ века, пройдясь при этом по всем мыслимым и немыслимым мужским попам, вела вперёд, тащила потоком Гинзберга и его ближайшее окружение сквозь годы, стихи, романы, постели, ревность и поцелуи”.