"К предательству таинственная страсть..."

Однако эти стихи написаны не цареубийцей, а поэтом, считавшим себя и русским, и знаменитым, и либеральным. В своём хулиганском исступлении он вдоволь поглумился и над Николаем Романовым, и над его верной супру­гой, и над больным сыном, и над девочками-царевнами... Все они для не­го — “великодержавные хари”. Заодно поэт плюнул в лицо всем “охотноряд­цам”, расстрелянным в годы революции и гражданской войны “без суда и следствия”, как того требовал декрет “О борьбе с антисемитизмом”, сочи­нённый Яковом Свердловым и подписанный Лениным, а также в лицо всем великомученикам и подвижникам русской церкви, поставленным к “стенке” “комиссарами в пыльных шлемах”. Он нашёл для этих жертв одно уничижи­тельное слово — “рясы”.

Перечитываю эти несколько стихотворных строк и ужасаюсь, как будто вернулись к нам 30-е годы, когда среди расстрельной команды, вдохновляе­мой Юровским, вспыхивали жаркие споры — кто первый всадил пулю в отца Семейства, кто — в Александру Фёдоровну, кто — в наследника... Но ведь “Лонжюмо” была написана после XX “шестидесятнического” съезда КПСС и по­сле XXII, демонстративно “антисталинского”. Вроде бы нравы должны были смягчиться! Ан нет... Какое кроваво-грязное клеймо поставила на всём “ше­стидесятничестве” эта, с позволения сказать, поэма... Особенно злободнев­ны такого рода мысли в наши дни, когда ежегодно 17 июля многочисленные людские толпы проходят пешком со свечами в руках крестный путь от “Церкви-на-Крови”, возведённой на месте Ипатьевского дома, до “Ганиной Ямы”.

Однако “ничто на земле не проходит бесследно”. Поскольку ленинские “заклинания” и “камлания” были священными для Вознесенского (кроме “Лонжюмо”, он изваял “Секвойю Ленина” и “Уберите Ленина с денег, он для сердца и для знамён...”), этот почти религиозный культ стал для него столь родным, что в последние годы жизни поэт, которого Оза вывозила на ТУ-шоу в кресле-каталке, стал походить на своего кумира (особенно выражением лица), сидящего после инсульта на известной фотографии, сделанной в Гор­ках в 1923 году рядом с Крупской, с полуоткрытым ртом и бессмысленным взглядом.

Согласно русским православно-народным обычаям, недостойно глумить­ся над усопшими. Какими бы они ни были при жизни. “Мне отмщение, и аз воздам” — вот по какому нравственному закону жили наши предки. Вознесен­ский же поглумился не только над несчастным семейством Романовых. Он ус­пел поглумиться и над Сталиным после того, как в марте 1953-го побывал в Колонном зале Дома Союзов, где народ прощался с вождём. Но наш поэт пришёл туда не на прощанье, а для того, чтобы оставить в своих воспомина­ниях слова о том, что покойный вождь, “топорща усы, лежал на спинке, по­добный жуку, скрестившему лапки на груди. Есть такая порода жуков “при­творяшка-вор”, который притворяется умершим, а потом как прыгнет”.

Впрочем, А. В. был не оригинален — карикатурные изображения Стали­на, творящего из Мавзолея свои злые дела, оставили и другие “шестидесят­ники” — Е. Евтушенко, П. Вегин, А. Галич.

А ко всему сказанному надо добавить ещё то, что отец Вознесенского, один из крупнейших руководителей по строительству сталинских гидростан­ций, был кавалером двух орденов Ленина, двух — Красного Знамени, ордена “Знак Почёта” и т. д. Так что А. В. стал подлинным “шестидесятником” ещё и в том смысле, что, как все они, испытывал “к предательству таинственную страсть”, предавая дело отца, работавшего на Сталинскую эпоху.

***

Память моя сохранила многие разговоры композитора Георгия Василье­вича Свиридова о жизни людей искусства в 30-е годы, о “шестидесятниках” “оттепели”, обо всём том, что впоследствии вошло в его удивительную книгу “Музыка как судьба”... И о “шестидесятниках” он рассуждал с холодным сар­казмом и точностью историка.

“Прочитал стихи поэта Вознесенского, целую книгу. Двигательный мотив поэзии один — непомерное, гипертрофированное честолюбие. Непонятно, откуда в людях берётся такое чувство собственного превос­ходства над всеми окружающими. Его собеседники — только великие (из прошлого) или, по крайней мере, знаменитые (прославившиеся) из современников, неважно — кто, важно, что “известные”.

Слюнявая, грязная поэзия, грязная не от страстей (что ещё можно объяснить, извинить, понять), а умозрительно, сознательно грязная. Мысли — бедные, жалкие, тривиальные, при всём обязательном жела­нии быть оригинальным...

Претензии говорить от “высшего” общества. Малокультурность, нахватанность, поверхностность. “Пустые” слова: Россия, Мессия, Мике­ланджело, искусство, циклотрон (джентльменский набор), “хиппи”, имена “популярных” людей, которые будут забыты через 20-30 лет.

Пустозвон, пономарь, болтливый, глупый парень, бездушный, рас­судочный, развращённый...

Жалкие мысли, холодный, развращённый умишко, обязательное разложение, обязательное религиозное кощунство. Но хозяина своего хорошо знает и работает на него исправно. Им говорят: “Смело идите вперёд, не бойтесь ударов в спину. Мы вас защищаем!” И защищают их хорошо, хвалят, превозносят, не дают в обиду” (Г. Свиридов. “Музыка как судьба”).