"К предательству таинственная страсть..."

И всё-таки некоторые фантазии А. В. в третьем тысячелетии в какой-то степени материализовались. Однополая любовь становится узаконенной во многих демократических странах, “чёрный расизм” гуляет по Северной Аме­рике, понятие “секс-символ” внедряется в нашу речь: “Сказала: “Будь смел”, — не вылазил из спален” — эта “мужественная клятва”, данная Озе, се­годня могла бы привести к банальному исходу, наподобие судебного процес­са над голливудским продюсером Вайнштейном, получившим срок за то, что он лет сорок тому назад переспал чуть ли не со всеми женскими символами Голливуда. Что делать! Уродливый феминизм становится реальной силой в общественной жизни многих государств мира, и, может быть, популярность

А. В. в нашей поэзии обусловлено тем, что история человечества всё явствен­ней и всё быстрее скатывается из эпохи общества потребления в содомитскую эпоху, и тогда бессмысленно судить его с точки зрения традиционной нрав­ственности. Кому она нужна, если имя Вознесенского постепенно вписывает­ся в ряд апостолов Содома — Аллена Гинзберга, Паоло Пазолини, Пабло Пи­кассо и прочих “прорабов тела” мировой культуры, а его повесть “Мостик” скоро станет учебником для ЛГБТ.

Листаешь книги Вознесенского и убеждаешься, что невод его поэзии за­гребает из моря жизни всё самое патологическое и античеловечное. Вот, на­пример, отрывки из “Уездной хроники”:

“Ты помнишь Анечку-официантку?

Её убил из-за валюты сын,

одна коса от Анечки осталась”...

Он бил её в постели молотком,

вьюночек, малолетний сутенёр...

Её ассенизаторы нашли,

её нога отсасывать мешала.

Был труп утоплен в яме выгребной...

Но этого мало. После выяснения отношений сына с матерью Вознесен­ский с садистским вдохновением описывал ссору матери и дочери из-за об­щего для них мужчины:

“Гость к нам стучится, оставь меня с ним на всю ночь,

дочь”.

“В этой же просьбе хотела я вас умолять,

мать”.

“Я — его первая женщина, вернулся до ласки охоч,

дочь”.

“Он — мой первый мужчина, вчера я боялась сказать,

мать”.

“Доченька... Сволочь! Мне больше не дочь,

Прочь!”

А с каким художественным восторгом изобразил наш “прораб духа” изби­ение женщины, свидетелем которого он был:

Бьют женщину. Блестит белок.

В машине темень и жара.

И бьются ноги в потолок,

как белые прожектора.

И взвизгивали тормоза,

к ней подбегали, тормоша,

и волочились, и лупили

лицом по снегу и крапиве. (? — Ст. К.)

Подонок, как он бил подробно,

стиляга, Чайльд Гарольд, битюг!

Вонзился в дышащие рёбра

ботинок узкий, как каблук (!)

“Деревянное сердце. Деревянное ухо”, — сказал о Вознесенском Солже­ницын и, видимо, был прав.

***

Много чего написано об Андрее Вознесенском при жизни и после его смерти. Закономерно, что в 2015 году о нём вышла книга в серии “Жизнь за­мечательных людей”. Мировая антреприза своих не забывает, да и как факт литературной жизни он достоин подобной книги, как по-своему незаурядное явление. В своих литературных трудах и воспоминаниях его верификацион­ному таланту и его творческой судьбе воздавали многие “шестидесятники” —

В. Аксёнов, П. Вегин, Ф. Медведев, М. Плисецкая, В. Золотухин, А. Деми­дова, Р. Щедрин, Ю. Любимов, М. Захаров... Всех не перечислишь. Но од­но из размышлений о его творчестве запомнилось мне особенно подробно. Я говорю о статье поэта “кожиновского круга” Анатолия Передреева, написан­ной аж в 1968 году и озаглавленной “Чего не умел Гёте...”

Перечитывая книги Вознесенского, Анатолий Передреев проницательно и спокойно писал об одном из его “монологов”:

“Я не скажу, что в этом монологе нет правды вообще. Правда есть, но только не художественного, а, если можно так выразиться, клинического характера. В нём выявлены некоторые возможности для психического расст­ройства, которые предоставляет жизнь современного города. Художествен­ной правды, то есть той правды, которая занимается исследованием миро­ощущения нормального человека, здесь нет”.

Приводя несколько примеров из стихотворений и поэм Вознесенского, Анатолий Передреев продолжает: “Допустим, что мир таков. Так, во всяком случае, его увидел в своём сновидении А. Вознесенский. Как же он относит­ся к этому “открытию мира”? Как это “трансформировалось” в его душе? Что он может сказать по поводу всего этого?

...Фразы бессильны.

Словаслиплисьводнуфразу.

Согласные растворились.

Остались одни гласные.

“Оаыу аоиы оааоиаые!..” —

Это уже кричу я...”

Анатолий Передреев не знал, что Вознесенский с его хрупкой нервной си­стемой, начиная с 1961 года, прошёл через все соблазны, связанные с погру­жением в стихию жизни американских битников, в стихию, родную для Алле­на Гинзберга и Лоуренса Ферлингетти, что он знаком с галлюцинациями (глю­ками), вызываемыми ЛСД, и потому закончил свои размышления о “правде Вознесенского” с эффектной, но по-русски грубой прямотой: