"К предательству таинственная страсть..."

Все скульпторы и художники, с которыми меня познакомил Слуцкий, бы­ли закоренелыми либеральными “шестидесятниками”, “заточенными” на то, чтобы стать известными в Европе, а ещё лучше — в Америке. Некоторые из них — Гриша Брускин, Олег Целков, Илья Кабаков — добились своего на за­висть коллегам, мечтавшим о таких же по советским меркам баснословных го­норарах и резонно возмущавшимся: “А чем же мы хуже?” Но этим бедолагам и пасынкам соцреализма оставалось только радоваться наездам к ним Бори­са Слуцкого со своими учениками. А для подлинно медийного и денежного ус­пеха нужно было поучаствовать в выставке, да не в какой-нибудь официаль­ной, а обязательно нелегальной, но которая за день до её открытия становится известной и, когда её участники привозят свои холсты и скульптуры, тут же разгоняется милицией и лучше всего, чтобы с помощью бульдозеров и в при­сутствии толпы иностранных корреспондентов, а ещё лучше, если в каком-ни­будь Манеже их работы обругает не какой-нибудь чиновник от культуры, а сам Генеральный секретарь ЦК КПСС, как это случилось во время перепалки меж­ду Эрнстом Неизвестным и Хрущёвым, когда последний обозвал всех дисси­дентов “педерастами” и предложил им выехать из страны.

Конечно же, художники-“шестидесятники” мечтали о том, чтобы в их ма­стерские захаживали жёны иностранных послов — итальянских, французских, германских, британских, — но, к их досаде, все тропинки, протоптанные каб­лучками этих леди, сходились, словно по щучьему велению, в одну-единственную московскую мастерскую — башню Ильи Глазунова. Как тут было удер­жаться и не объявить его русским шовинистом или тайным покровителем об­щества “Память”! Илья Глазунов вспоминает, как однажды Борис Слуцкий сказал ему: “Я знаю, что Вы уже нарисовали портрет Анатолия Рыбакова. Те­перь Вы должны нарисовать жену самого богатого писателя Саши Галича, уч­тите только, что он, впрочем, как и я, — улыбнулся Слуцкий, — большой ком­мунист и у власти, в отличие от меня, в большом почёте. Мастерит даже, как я слышал, какой-то фильм о чекистах. Денег, повторяю, прорва — человек в зените” (“Борис Слуцкий: воспоминания современников”. С. 553). Вот ка­ковы были наши знаменитые “шестидесятники”, “бессмертные и легендар­ные”, как писал о них Евгений Евтушенко. “К предательству таинственная страсть” посещала их всех.

Критик Бенедикт Сарнов в книге “Воспоминания о Борисе Слуцком” с не­годованием рассказывает, как Слуцкий при нём предложил дать рекоменда­цию для вступления в Союз писателей молодому Андрею Вознесенскому: “Я охотно дам вам рекомендацию. — Нет, нет, спасибо, не надо, — неожиданно отреагировал Андрей. — — Две рекомендации от “своих” у меня уже есть, а третью я возьму у Грибачёва”.

Надо было знать Бориса, чтобы в полной мере ощутить, какой пощёчиной был для него этот ответ <...> и сама его готовность взять рекомендацию у од­ного из самых выдающихся тогдашних литературных негодяев...”

Бедный Бенедикт Сарнов! Впоследствии он, как пишет сам, был ошара­шен стихами Слуцкого о Сталине:

Художники рисуют Ленина,

как раньше рисовали Сталина,

а Сталина теперь не велено:

на Сталина все беды свалены.

Их столько бед, такое множество!

Такого качества, количества!

Он был не злобное ничтожество,

Скорей — жестокое величество.

Прочитав эти честные и по тем временам мужественные стихи Слуцкого, Сарнов впал в отчаянье: “Меня особенно покоробило слово “величество”. Не само слово даже, а интонация, с какой оно произнесено: что бы, мол, вы там ни говорили”...

А о стихотворенье Межирова “Коммунисты, вперёд!” Слуцкий сказал: “Сам-то он не коммунист, коммунист — я, в этом-то и наши разногласия” (из воспоминаний Семёна Липкина)...

Вот в каких разногласиях творили свои судьбы “шестидесятники” той эпо­хи, когда слово “Сталин” служило водоразделом даже между либералами, ка­залось бы, одной национальности. Но за полвека с лишним столько воды утекло, что Новелла Матвеева, о которой один из несомненных вождей “шес­тидесятничества” Евгений Евтушенко в своей антологии “Строфы века” (1995) написал, что она, словно героиня Александра Грина, “стала Ассолью, а свою поэзию превратила в корабль под алыми парусами”, через несколько лет, не­задолго до смерти, принесла в журнал “Наш современник” свой поэтический приговор всему “романтическому шестидесятничеству”:

Клеймя “тирана” с трубкой и усами,

Вы первые тиранствуете сами;

На пробующих робко спорить с вами

Бросаетесь клокочущими псами!

Но... топая ногой, но лбом тараня,

Ассаргадонствуя и тамерланя,

Желая подчинить себе Россию,

Не напроситеся на тиранию,

Вам встречную! Настроенную грозно!

Уймитесь же, эй, вы! — пока не поздно...

***