"К предательству таинственная страсть..."

В одном из своих интервью Е. Е. заявил, что он — единственный, кто на­писал “художественное произведение” о событиях 1993 года. Неправда. О со­бытиях этих кровавых дней написана замечательная повесть Сергея Есина “Стоящая при дверях”, эти события отражены в пьесе Василия Белова “Се­мейные праздники”, в романах Александра Проханова и Сергея Шаргунова, об этих событиях написаны стихи Юрия Кузнецова и Глеба Горбовского, Ни­колая Тряпкина и Станислава Куняева, Ивана Переверзина и Михаила Анищенко. Всех не перечислишь.

Е. Е. назвал свою поэму о трагедии 1993 года “Тринадцать”, как бы при­меряя на себя роль Александра Блока, создавшего великий эпос о Великой Октябрьской революции. Поэма же Евтушенко повествует о Великой Крими­нальной революции или, скорее, о Великой Контрреволюции, не сумевшей победить в гражданской войне 1918-1922 годов и взявшей реванш лишь в 1993-м...

Александр Блок написал свою поэму в метельные дни 1918 года, услышав “музыку” истории, и воспринял идущих “державным шагом” красногвардей­цев, как апостолов. Меньшевиков, эсеров, масонов, большевиков-жидомасонов в поэме нет. Есть двенадцать кровных сыновей русского простонародья, вчерашних солдат Первой мировой... Мистический, социальный, историчес­кий и религиозный пафос блоковской поэмы “Двенадцать” до сих пытаются разгадать историки, философы, богословы.

“Двенадцать — большие, — писала в своих размышлениях о Блоке Тать­яна Глушкова. — И они только вырастают в пути, несоизмеримые ни с “го­лодным псом”, который “ковыляет позади”, ни с буржуем, “безмолвным, как вопрос”, ни с “витией”. Это — принципиальный взгляд “летописца” первого, разрушительного этапа Революции, духовное величие которой раскроется лишь в длительном будущем” <...> “Куда идут они? Когда стихнет, развеется вьюга, белая тьма? Когда уляжется ярая, враждебная “двенадцати” стихия взбунтовавшейся тьмы, в которой не видно ни зги “за четыре за шага”? Пусть скажет об этом позднейший свидетель, позд­нейший поэт. А Блок только звал “грядущие века”, слыша “безбожный”, “каторжный”, мучительно-героический, “мерный”, наконец, и “держав­ный шаг”... двенадцати, Сочувствуя им в небывалом, “загадочном” их дерзновении, в тяжких тяготах, их пути “к синей бездне будущего”.

Закончив поэму, Александр Блок сделал запись в дневнике: “Сегодня я гений”. И он был прав и как поэт, и как патриот, и как пророк, и как великий мистик.

В поэме же Евтушенко “13”, вступившего в нелепое соревнование с Бло­ком, его тринадцать персонажей суть какие-то отбросы не человечества, а, по словам Александра Зиновьева, какого-то “человейника”.

“Идут тринадцать работяг, один мордатый, другой худой, один поддатый, хотя седой. Мордатый-злющий нудит, сопя, на всех плюющий и на себя”.

В числе “тринадцати” “бывший цековский санузлист”, а “поддатый, как рубль помятый, по слухам бывший аристократ, по кличке просто Денатурат”. А рядом с ними “сквернослов — любитель выпить на шермачка”, тут же какойто “мормышечник”. А следом за ним “поганец враль”, который то “больше витийствует”, то “фашиствует”. Рядом с ним — “красный” не от “убеждений”, а “от приятных, времяпровождений” спившийся здоровяк в татуировках. Тут же “утробный антидемократ” с наколотым “Сталиным на мускулке”. За ним идёт философ, “презирающий любую власть”; кто-то из них мечта­ет “с тоской зверёныша <...> нам бы Адольфа Виссарионовича”. Пароди­руя Блока, Е. Е. сопровождает поход “в будущее своих тринадцати рефреном “марш-марш назад, наш русский зоосад”. Неудивительно слышать слова о “русском зоосаде” от автора стихотворения “Русские коалы”, но, по мсти­тельной иронии судьбы, Евтушенко, сочинив этот слоган, повторил мою мысль о том, что во многих песнях Высоцкого жизнь русского простонародья изображена, как смесь “зоопарка с вытрезвителем”. Евтушенко в своём пись­ме в “Литературку” гневно осудил меня за такое истолкование стихов Высоц­кого. Но в “Тринадцати” он, в сущности, позаимствовал тот же образ, по­скольку и “алкаш с бакалеи”, и персонажи из “милицейского протокола”, и семейный дурдом “Вани и Зины” в исполнении Высоцкого есть тот же “рус­ский зоосад” из его обитателей, имя которым “коалы”.