"К предательству таинственная страсть..."

Чтоб над Родиной жидкий рассвет

Стал похож на большую зарю?

Я пойду по угрюмой тропе,

Чтоб запомнить рыданье пурги

И рожденные в долгой борьбе

Сиротливые звёзды могил.

Я пойду поклониться полям...

Может, лучше не думать про всё,

А уйти, из берданки паля,

На охоту

                 в окрестности сёл...

1960

Очень “рубцовское” единственное о Сталине стихотворение молодого русского поэта с характерной для него строкой: “Может, лучше не думать про всё...” Никакого глумления, никакого кощунства, никакой ярости, столь щедро изливающейся до сих пор из уст потомков “проклятой касты”... Сын русского простонародья, воспитанник детского дома из вологодской дерев­ни Никола, дитя чудом выжившей в ХХ веке России — вот каким предстаёт Николай Рубцов в стихотворении, неспроста названном “На кладбище”.

Живя в деревне Никола, Рубцов в последние годы жизни читал Слуцкого и даже в одном из писем к нему просил денег взаймы, но его, видимо, край­не удручило глумливое отношение Бориса Абрамовича к сталинскому тосту за русский народ. Я понимаю чувства и мысли Рубцова, прочитавшего в стихотвореньи Слуцкого:

Это был не просто тост

(здравицам уже пришёл конец).

Выпрямившись во весь рост,

великанам воздавал малец

за терпенье.

Трус хвалил героев не за честь,

а за то, что в них терпенье есть...

Всей сущностью своего стихотворения “На кладбище” Рубцов спорит со Слуцким. Он верит, что “мятеж героических сил” не может быть “суетой”, по­тому что за этот мятеж заплачено “сиротскими звёздами могил”. Рубцов верит, что “жидкий рассвет”, загоревшийся “над Родиной”, станет похожим “на боль­шую зарю”. Поэтому он идёт поклониться полям, поэтому он помнит “рыда­нье пурги” и с удручением вспоминает глумливые стихи Слуцкого в четырёх строчках своего трагического стихотворения:

Сталин что-то по пьянке сказал —

И раздался винтовочный залп!

Сталин что-то с похмелья сказал —

Гимны пел митингующий зал!

Николай Рубцов умел в своих стихах радоваться жизни или печалиться о ней. Но не мог лишь одного — глумиться над нею. Он, веривший, что имен­но “крест” есть памятник каждому из нас, смиренно соглашается с тем, что и “звёзды на могилах” — тоже памятники, “рождённые в долгой борьбе”.

***

Столь же, как у Рубцова, простодушное, а потому по-своему честное по­нимание истории отражено в стихотворении замечательного русского поэта Алексея Прасолова. “В слезах народа лицемерья нет”, — вот истина, недо­ступная изощрённому рафинированному письму Иосифа Бродского или Алек­сандра Кушнера, я уж не говорю о развязной сталиниане “дворянина с арбат­ского двора”. “Я рос под властью имени вождя” — откровенно и простодушно пишет Прасолов, словно бы продолжая искренность и откровенность Михаи­ла Исаковского: “Мы так вам верили, товарищ Сталин, // как, может быть, не верили себе”.

Мы многое не знали до конца,

И в скорбном звоне мартовской капели

Его, приняв покорно за отца,

Оплакали и преданно отпели.

В слезах народа лицемерья нет,

Дай Бог другим завидный этот жребий!

Ведь был для нас таким он в годы бед,

Каким, наверно, никогда и не был.

Я рос под властью имени вождя,

Его крутой единоличной славы,

И, по-ребячьи строчки выводя,

В стихе я гордо имя это ставил!

1963

Недаром же Александр Твардовский, будучи главным редактором журна­ла “Новый мир”, открыл читателям нашей страны творчество сына воронеж­ской земли Алексея Прасолова.

***

С глубокой народной простотой мысли и слова написано стихотворениео Сталине Юрия Лощица. Сюжет и смысл его несравненно глубже стихов "детей оттепели", смакующих кофе в австрийской столице или в венгерском ресторане "Аттила". Всё дело в том, что для Юрия Лощица Иосиф Сталин - это (как он сказал сам о себе) "русский грузинского происхождения", и поэтому во всех многочисленных тюрьмах и ссылках ему помогали русские народные песни, о чём Юрий Михайлович Лощиц вспомнил в Прощёный день.

ПРОЩЁНЫЙ ДЕНЬ

Облаянный всеми, кому не лень,

во всём обвинённый, за всех,

позволь мне, в этот Прощёный день

хоть один сниму с тебя грех.

Советской попсы как ни боек припляс,

а всё же в застолья час

ты наши долгие песни певал

про степь да про море-Байкал.

С бродягой бродяжил,

пил с ямщиком,

по матери старой тужил.

В такую-то ночь, от себя тайком,

ты русским запасом жил.

В тайге не пропал, не замёрз во льдах,

но за песни те до сих пор

обвывает тебя и кромсает твой прах

ненасытный шакалий хор.

А “ненасытный шакалий хор” до сих пор не умолкает, о чём вспомнил но­восибирский наш друг и ветеран русских “шестидесятников”, поэт и философ Юрий Ключников:

Который год перемывают кости,

полощут имя грозное в грязи.

Покойникам нет места на погосте,

нет и живым покоя на Руси.

Нам говорят, что он до самой смерти

был дружен с князем тьмы. Но отчего

трепещут и неистовствуют черти

до сей поры при имени его?

Прочитал я эти стихи в письме Юрия Ключникова, присланном мне в ре­дакцию, и подумал: “Нет, борьба “за Родину, за Сталина” до сих пор не окон­чена и нам нельзя проиграть её, как нельзя было проиграть Отечественную войну”.

***