"К предательству таинственная страсть..."

“Село стоит на правом берегу, а кладбище на левом берегу”. Я вспомнил эту строчку Николая Рубцова в Луксоре, где на правом берегу Нила жили не­когда древние египтяне, а теперь стоят современные отели с бассейнами, где “на левом берегу”, словно врезанные в слепящее голубое небо, высятся пи­рамиды, гробницы, сфинксы, великанские статуи фараонов... Город мёрт­вых. Некрополь...

Все великие земные цивилизации и все деревенские, племенные очаги жизни рождались и строились одновременно с культом загробного мира с его потусторонней таинственной тишиной, с его божествами, с его родословным древом, живущим в памяти народов и каждого отдельного человека. Присут­ствие города мёртвых в Луксоре или в рубцовской Николе, священная связь с ушедшими поколениями помогала семьям, племенам, народам и государ­ствам черпать силы в извечной борьбе за место под солнцем, выживать во времена гражданских смут и революций, в эпохи справедливых и несправед­ливых войн. Эта память давала силы новым приходящим в мир поколениям, усмиряла их страсти, обволакивала их души легендами, верованиями, обы­чаями. Память о нибелунгах, о рыцарях короля Артура, о Святогоре, об Илье Муромце, о Пимене Летописце...

Русские поэты всех времён всегда чувствовали эту мистику родства. В 1925 году, незадолго до смерти Сергей Есенин приехал в родное Констан­тиново попрощаться с ним и сразу же пошёл на сельское кладбище: “Вспом­нил я дедушку, вспомнил бабку, вспомнил кладбищенский рыхлый снег”... “Здесь кладбище, подгнившие кресты, как будто в рукопашной мертвецы за­стыли с распростёртыми руками”... А через несколько десятилетий Николай Рубцов с теми же чувствами выдохнул слова прощания:

Тихая моя родина,

Ивы, река, соловьи.

Мать моя здесь похоронена

В детские годы мои.

— Где же погост? Вы не видели?

Сам я найти не могу.

Тихо ответили жители —

Это на том берегу...

Там, где “каждому памятник — крест”.

В прохладных подземельях наших древних монастырей — в Киево-Печер­ской и Псково-Печерской лавре хранятся мощи наших святых — Ильи Муром­ца, летописца Нестора и множества безымянных монахов, молившихся за Святую Русь и за всех православных христиан. И не стоило бы нашему пре­зиденту иронизировать над “пещерным патриотизмом”, поскольку историче­ская память отчизны рождалась и накапливалась из века в век в Киевских и Псково-Новгородских “пещерах” — “печорах”, как произносили это древнее слово наши предки. А выброшенный в 1921 году во Францию пассажир “фи­лософского парохода” русский человек Сергий Булгаков в своих воспомина­ниях оставил нам излившуюся на бумагу молитву:

“Родина есть священная тайна каждого человека, так же как и его рожде­ние. Теми же таинственными и неисследимыми связями, которыми соединя­ется он через лоно мат-ери со своими предками и прикрепляется ко всему че­ловеческому древу, он связан через родину и с матерью-землёю и со всем Божиим творением... Моя родина, носящая для меня имя Ливны, небольшой городок Орловской губернии, я умер бы от изнеможения блаженства, если бы сейчас увидел его... Там я не только родился, но и зародился в зерне, в са­мом своём существе, так что дальнейшая моя, такая ломаная и сложная жизнь, есть только ряд побегов на этом корне. Всё моё оттуда...”

Это писал высланный из родной страны, изгнанный с родины и лишь по­тому избегший Соловков незаурядный богослов, историк, мыслитель. А в это же время не менее значительный сын России Алексей Лосев, блистательный знаток античной истории, но не заслуживший изгнания в Европу и поэтому от­правленный всего-то на три года каторжно-исправительных работ в русло бу­дущего Беломорканала, необходимого стране, как воздух, размышлял о том, что такое Родина, познав её тайну с изнанки, с другой, обратной стороны, не­жели Сергей Булгаков:

“Каким именем назовём эту великую и страшную, эту всемогущую и род­ную для человека стихию, когда он чувствует себя не просто в физическом родстве с нею, а именно главным образом в духовном и социальном родстве с нею, когда он знает для себя такое общее, которое, несмотря на свою общ­ность, содержит в себе бесконечное богатство индивидуального, когда это общее и есть он сам, в своей последней и интимной сущности? Это есть Ро­дина”... “Сколько связано с этим именем всякого недоброжелательства, да­же злобы, хуления, ненависти... Водворились презрительные клички: “квас­ной патриотизм”, “ура-патриотизм”, “казённый оптимизм” и пр., и пр. Это культурно-социальное вырождение шло рука об руку с философским слабо­умием... По адресу России стояла в воздухе та же самая матерщина, что и по адресу всякой мат-ери в устах разложившейся озлобленной шпаны...”

А поскольку Бог Троицу любит, вспомним, что писал о родине ещё один третий и по-своему не менее знаменитый сын России, не переживший ни эмиграции, ни гулаговских работ, а просто умерший смертью истощённого и уставшего человека в страшном 1919 году в Сергиевом Посаде, недалеко от которого находится его прах в Черниговском скиту: