"К предательству таинственная страсть..."

Галине Васильевне — счастье, здоровье и сохранение её прелести на дол­гие годы. Очень хочу Вас видеть! Немножечко могу писать. Какое это счас­тье! Радиопередача — будет!

Любящий Вас Г. Свиридов”.

Но всё произошло, как и должно было произойти. Никакой радиопереда­чи, подготовленной им, не состоялось. Мне было жаль его энтузиазма, време­ни и сил, потраченных на безнадежное дело. Когда стало ясно, что передачи не будет, я во время одной из наших встреч вспомнил о том, что Шостакович написал музыку на стихи Евтушенко “Бабий Яр”, и, несмотря на сопротивле­ние чиновников от идеологии, оратория была-таки исполнена в Большом консерваторском зале. Свиридов нахмурился: “Значит, мировая антрепри­за, которой было нужно это исполнение, сильнее партийной идеологии, а мы с Вами — слабее...”

Впрочем, о Шостаковиче он всегда говорил, как об одном из своих учи­телей, без горячих чувств и восторгов, но с уважением. В отличие от Евтушен­ко, при упоминании о котором его лицо принимало брезгливое выражение.

— А Вы не боитесь, — сказал он, обращаясь при мне к Кожинову, — так от­крыто и резко писать о Вознесенском? Он же входит в мировую антрепризу. — И видя, что мы не совсем понимаем, о чем он говорит, Свиридов пояснил:

— Это давняя традиция дельцов от искусства — держать в своих руках организацию приглашений за рубеж, гастролей, рекламы, системы между­народных премий, гонораров, создания “звезд”, подавления инакомыслия в творческой среде. Система эта создавалась в двадцатые—тридцатые годы, у нас мировая антреприза была представлена салоном Лили Брик с ее мужем Осипом, с окружением из художников, критиков, журналистов, импреса­рио... Этот салон был связан с салоном Эльзы Триоле и Луи Арагона в Па­риже, ведь Эльза Триоле — родная сестра Лили Брик, а девичья фамилия у обеих сестричек — Каган; через американского дельца Соломона Юрока на­ши представители мировой антрепризы устраивали гастроли угодных им лю­дей в Америке... А после Лили Брик связи ее салона во многом унаследова­ла Майя Плисецкая, недаром же Вознесенский хвалу ей вознес в стихах...

О, Вы не знаете! Возможности этих салонов, образующих сеть мировой антрепризы, могущественны, и те, кто это сознают и подчиняются ее зако­нам, обречены на успех! Я, помню, спросил композитора Щедрина, когда уз­нал, что он женится на Плисецкой: “Родион, зачем тебе это нужно?” Он отве­тил мне: “Я сейчас известный композитор, а после женитьбы на Плисецкой стану композитором знаменитым...”

— А как Вы относитесь, Георгий Васильевич, к Плисецкой-балерине?

Свиридов пожал плечами: “Как к ней относиться? Техничка...”

Через несколько лет, когда в комиссии Совмина по Российским государ­ственным премиям обсуждался вопрос: присуждать ее или нет Станиславу Куняеву за книгу “Огонь, мерцающий в сосуде”, самым яростным противником выступил Родион Щедрин, хотя было странно, что человек из музыкального мира столь решительно взял на себя смелость судить о книге критики и пуб­лицистики. Особенно раздражала Щедрина моя оценка творчества Владими­ра Высоцкого. Из чего я заключил, что фигура популярного барда тоже нахо­дилась под опекой мировой антрепризы.

Так же, как и фигура Альфреда Шнитке. “Последнего великого компози­тора XX века”, “гения”, как говорили о нём во время его похорон с телеэкра­на Андрей Вознесенский, Юрий Любимов, Виктор Ерофеев — “люди близкого круга”, как назвал их Кузнецов в стихотворении “Маркитанты”. О Свиридове никто из них и не вспомнил... А Свиридов, в отличие от Шнитке (о котором только и могли сказать, что он написал музыку к 60 (!) кинофильмам, да на­мекали, что последняя его симфония не зря называется “9-й” — почти бетховенская!), не входил в круг “творян”, охваченных мировой антрепризой, она же мировая закулиса.

“16/Х-85 г.

Дорогой Станислав Юрьевич!

Жизнь у меня довольно хлопотливая, дел очень много в связи с концер­тами будущего сезона, выходом книг и пр. Приходится много репетировать, немножко сочинил и нового, но главная работа моя — увы! — стоит, и это ме­ня прямо-таки тревожит. Мои друзья рассказывали мне о впечатлении от Ва­шей полемической статьи в журнале “Наш современник”, там же, говорят, была и хорошая статья М. Любомудрова о театре, которую обругали в “Прав­де” и “Сов. культуре”, но я ничего этого не читал по занятости своей работой и болезни глаз. Теперь глаза немного стали лучше, хотя болезнь осталась, конечно (болезнь моя главная верно называется — старость, куда от нее де­нешься). Особенно хороших новостей нет, кроме того, что произведение В. Гаврилина “Перезвоны”, кажется, будет удостоено Гос. премии (среди ку­чи говна, в том числе и литературного). На меня ужасное впечатление произ­вели случайно попавшиеся на глаза стихи Вознесенского в “Лит. газете”, где он называет Христа — собакой. Есть ли управа на этого супернегодяя? И не­понятно, зачем это печатают! Ведь такие стихи только отталкивают людей от власти, которая как бы поощряет хулиганство этого духовного сифилитика. Жаль кончать письмо на этой поганой ноте. Но — да сгинет Тьма!