"К предательству таинственная страсть..."

— Написана опера в 1902 году. При Советской власти ни разу не стави­лась. Пытался поставить Голованов в 30-е годы, его смяли, затоптали, даже термин ввели — “головановщина”. А Светланов сделал грандиозную постанов­ку! — Свиридов был восхищен и оперой, и постановкой. С особым чувством он, как бы говоря о современной русской жизни, передавал свое впечатление от образа спившегося негодного русского человечишки, который провел за­хватчиков ордынцев по неведомым им тропам к таинственному граду Ките­жу...

— Пьяница, готовый продать все самое родное, самое заветное, “вор”, как говаривали в старину, русский средневековый люмпен. А сколько их в на­шей жизни, — сокрушался Свиридов и вспоминал поджигателей-архаровцев из повестей Валентина Распутина “Пожар” и “Прощание с Матерой”... — Я без слез не могу слушать, когда в финале оперы звучит вопрос: а что же дальше будет на Руси? — и герой поет: “Вижу церкви без маковок, дворцы без кня­зей... ”

...Именно неестественный союз подобного рода “архаровцев” и местеч­ковых “комиссаров в пыльных шлемах”, по убеждению Свиридова, сыграл ро­ковую роль в событиях 1917 года и гражданской войны.

ИЗ МОНОЛОГОВ ГЕОРГИЯ СВИРИДОВА

— Самый великий наш композитор — конечно же, Мусоргский. Совер­шенно новый для всего мирового музыкального искусства язык, обогащенный мощным религиозным чувством, да еще в ту эпоху, когда оно уже начало вы­ветриваться из мировой жизни, да и из русской тоже. И вдруг — “Хованщи­на”! Это же не просто опера, это молитва, это разговор с Богом. Так могли мыслить и чувствовать разве что только Достоевский и Толстой.

Великие ученики и последователи Мусоргского — Римский-Корсаков в “Сказании о граде Китеже” и Рахманинов во “Всенощной” и “Литургии” про­должили религиозное, православное понимание мироустройства. Но первым в России его выразил Мусоргский. Его сочинения — это настоящее религиозное искусство, но на оперной сцене. Его речитативы не сравнить с речитативами Верди. У Верди речитативы не певучие, механические. У Мусоргского же речитатив — это голос священнослужителя, произносящего Божественные, великие по своему значению слова, которые две тысячи лет произносятся в хри­стианских храмах. В этих словах есть и простота, и детскость, и глубина уди­вительная. Ведь Христос сказал: “Будьте как дети”. И недаром же у Мусорг­ского есть гениальное сочинение о детях — “Детская”. Душа ребенка — чистая, простая, вопрошающая, живет в этой музыке. А способностью проникнуть в душу человеческую Мусоргский ближе всего к Достоевскому. Он не призна­вал оперной европейской музыкальной условности в изображении человека. Его оперные люди по сравнению с людьми Вагнера, Верди, Гуно — совершен­но живые, стихийные, загадочные, бесконечные, как у Достоевского. А у за­падных композиторов их герои — это как бы герои Дюма, в лучшем случае Шиллера или Вальтера Скотта. Нет, у него не романтизм, не приукрашивание мира, не упрощение его, а стихийное выражение жизни со всей ее сложнос­тью и бесконечностью.

Словом, русское её ощущение. Потом это назвали музыкальным реализ­мом. Но простейший быт, при всей своей тяге к реализму, он в музыку не впускал. Потому и не получилась его попытка с речитативом к гоголевской “Женитьбе”. Слишком содержание ее ничтожно, ничтожно настолько, что Го­голь сам поражался этой ничтожности, пошлости жизни, обыденности. Му­соргский же — композитор трагических страстей, на которых стоит и зиждется жизнь. Он единственный настоящий композитор-трагик. Его “Борис Годунов” куда ближе к древнегреческим античным трагедиям с их хорами, нежели к лег­кому и изящному европейскому оперному искусству. “Борис Годунов”, “Хован­щина” — это музыка крушения царств, это музыкальное пророчество! грядущих революций. И одновременно это апология русского православия. Звон коло­кольный гудит в его операх! Звон великой трагедии, потому что народ, теря­ющий веру, — гибнет. А сохранивший или возродивший её — доживёт до тор­жества христианства. Вот что такое Модест Петрович Мусоргский. Потомок Рюриковичей. Умер в богадельне. Его травили либералы — Тургенев, Салты­ков-Щедрин. Один лишь журнал “Гражданин” (реакционнейший!) поместил некролог со словами: “Умер великий композитор...” Но насколько был силен в идеях — настолько был слаб в оркестровке, она у него на уровне XVIII века. За это его ругали, и правильно. И еще настоящая литургическая музыка у нас, конечно, Рахманинов. Не Чайковский, не Бортнянский. У них чувство религи­озно-сентиментальное. Не более того.

***

“Дорогой Станислав Юрьевич,