"К предательству таинственная страсть..."

Спасибо за новую книгу, спасибо за ту, присланную прошлый раз, и за великолепно подобранную В. Кожиновым маленькую антологию современной лирики. Она (книга) открыла мне глаза на существование целой плеяды пре­красных подлинных русских поэтов. Там есть новые для меня имена, напри­мер, Казанцев, Балашов, Чухонцев, и у каждого из участников сборника есть настоящие стихи. В моем понимании это — подлинная поэзия, берущая свои заветы из первых рук. Живу я одиноко. Друзей у меня немного. В своей про­фессиональной среде я — пария, чужой человек. От этого мне особенно до­рого то, близкое, что я вижу вокруг. Ваш “Путь” со мной в больнице, я его пе­речитываю: много мысли, но не рассудочной, а от восприятия мира — серд­цем. “Реставрировать церкви не надо” — изумительно. Мне только непонятно, отчего Вы заменили “ни единый из них” на “ни единый из нас”? Из нас ктонибудь да поймет. Надо в это верить!

“Чего нам не хватало на просторе”, “А где дурачки городские “... все это прекрасно и трагично. Прекрасно также о “цыганском” пении. Знаете ли Вы, что это “цыганско-русское”? В Европе цыгане поют по-другому, и вообще меньше поют, хотя там поэты тоже воспевали их внутреннюю свободу — Ленау или Мериме. Но это — другое!

И лирика Ваша — хороша... Все это мне близко очень.

Жалею, что не мог быть на Вашем вечере, жена многое мне передавала из того, что видела и слышала, но это только возбудило мое любопытство. Лишь самолично присутствуя в зале, можешь ощутить напряжение, вызывае­мое поэзией столь жгуче современной, как Ваша. Хотелось бы мне также уви­деть Кожинова; посмотреть, что это за человек, хоть внешне. Он меня пора­жает. Какая глубина и целеустремленность!

После Нового года, даст Бог, буду дома.

Может быть, навестите меня?

Желаю Вам здоровья и всего самого доброго.

Г. Свиридов”.

К этому письму следует сделать необходимое пояснение.

В одной из моих книжек Свиридову чрезвычайно понравилось стихотворе­ние “Реставрировать церкви не надо”. Поскольку он в своих письмах дважды пишет о нем, подробно разбирая отдельные строки, я должен еще раз (оно приводится в главе об А. Межирове) его процитировать, дабы читатель понял, что волновало в этом стихотворении Свиридова.

Реставрировать церкви не надо —

пусть стоят, как свидетели дней,

как вместилища тары и смрада,

в наготе и в разрухе своей.

Пусть ветшают...

                        Недаром с веками

в средиземноморской стороне

белый мрамор — античные камни —

что ни век возрастает в цене.

Штукатурка. Покраска. Побелка.

Подмалевка ободранных стен.

Совершилась житейская сделка

между взглядами разных систем.

Для чего? Чтоб заезжим туристам

не смущал любознательный взор

в стольном граде иль во поле чистом

обезглавленный тёмный собор?

Все равно на просторах раздольных

ни единый из нас не поймет,

что за песню в пустых колокольнях

русский ветер угрюмо поет!

(1975)

В первом варианте стихотворения, который был прочитан Свиридовым, третья от конца строчка у меня читалась так: “ни единый из них не поймет...” Но потом мне стало казаться, что в этом есть какая-то внутренняя нечест­ность, какая-то попытка скрыть и нашу собственную вину за все происшед­шее с Россией в XX веке. С большими колебаниями, но я все-таки исправил строчку, взяв часть исторической вины самоубийственного кощунства и бес­памятства наших отцов и дедов — на себя: “Ни единый из нас не поймет...” Но когда Георгий Васильевич получил от меня очередную книгу моих стихо­творений, в которой я, перепечатывая некоторые главные стихи своей жизни, оставил и “Реставрировать церкви не надо” с исправленным словом, он чуть­ем пристрастного и внимательного читателя сразу понял все: зачем и почему я исправил одно слово на другое. И написал об этом короткое, но чрезвычай­но важное и для него и для меня примечание.

А потом, в письме от 3 декабря 1983 года, снова вернулся к этому стихо­творению и даже предложил добавить одну букву в одном слове. И с желез­ной логикой обосновал необходимость такого изменения. Но об этом чуть дальше.

Я посылал Георгию Васильевичу новые книги, он иногда звонил мне, при­глашал на дачу в Академический городок, где снимал на лето жильё у вдовы одного известного академика.

Мне было всегда горько смотреть на то, что крупнейший русский компо­зитор не имеет средств для того, чтобы жить на собственной загородной да­че в соответствии со своими привычками и характером. Но он не придавал этому особенного значения. Он встречал меня возле крыльца, дача находи­лась в самом глухом углу поселка, вокруг нее росли высокие сосны, кусты ди­кой малины и смородины. Мы бродили с Георгием Васильевичем по зарос­шим лесной травой дорожкам, глядели на мерцающие нити осенней паутины, скользящей в воздухе, на низкое небо, уже чреватое осенним холодом, и раз­говаривали о Чайковском, о Шостаковиче, о Бахе...