К причалу

— По-твоему выходит — появился «Тихий Дон», так Верлена побоку?

— Я этого не говорил.

— Ну, так думаешь...

Свернули в наш тупичок. Прошли мимо «Отеля Веронезе» до конца улицы, потом обратно, до авеню Гобелен, и опять, и опять.

Мне не хотелось домой. На столе меня ожидала здоровенная пачка конвертов.

Мы подошли к отелю и остановились у подъезда.

— Марина, плюнь ты сегодня на эти дурацкие конверты.

— Что ты, Жано! Нельзя. У меня их там чертова уйма набралась. Но сегодня последние. Всё. Буду химию готовить.

— Хочешь, помогу?

— Что? Химию?

— Конверты.

— Еще не хватало!

— Я серьезно.

— И я серьезно.

Жано легонько отстранил меня от двери и нажал кнопку. Дверь, коротко звякнув, приоткрылась. Жано шагнул в вестибюль и, не оглядываясь, пошел мимо стеклянной двери месье Дюма к лестнице. Это произошло так стремительно, что я не успела ни остановить его, ни вернуть.

Я тихонько взяла с доски ключ и, когда вышла в вестибюль, Жано стоял уже на площадке второго этажа, свесившись через перила, и победоносно смотрел на меня.

— Давай наперегонки, хочешь? — предложил он, идя мне навстречу.

— Тсс... ну тебя, там Дюма, — ответила я шепотом, но тут же бросилась бежать, он тоже.

Когда мы ввалились в комнату, я упала в кресло и долго не могла отдышаться.

Жано подошел к окну, заглянул в глубокий колодец двора.

— Тьма, как в аду, — сказал он, не оборачиваясь.

Я не ответила и сама почувствовала в этом своем молчании какую-то странную тревогу. В комнате было темно. «Надо зажечь лампу», — подумала я, но не двинулась с места. У меня горело лицо. Я приложила к щекам ладони. Ладони были холодные. Ощущение прохлады было приятно.

Жано всё стоял у окна. Я опять подумала: «Надо бы свет...» И опять не двигалась с места. Почему-то боялась двинуться.

Жано притянул стул близко к моему креслу и сел верхом, уткнувшись подбородком в спинку. Уставился на меня.

Мы долго молчали. Это было трудно, почти невыносимо...

— Да не молчи же! — крикнула наконец я. — Поговори со мной хоть на твоем марсельском диалекте. У вас ведь все конечные «е» произносятся, да?

— Совершенно точно. Вот так, — заговорил Жано испугавшим меня хриплым и каким-то сдавленным голосом: — Жэме юне жэне фийе рюссе. Иа лиюблию одну рюсский диевотшка, — повторил он по-русски с напевностью исконного марсельца.

Я опешила:

— Не валяй дурака. Я с тобой серьезно, а ты...

— И я серьезно. Я очень серьезно, Марина. — Он так на меня посмотрел, что я совсем растерялась.

— Пожалуйста, никогда так на меня не смотри. И... никогда не говори со мной так.

— Как?..

— Расскажи мне лучше что-нибудь про Марсель, чтобы я могла думать о нем ночью, когда буду работать.

— Я тебе расскажу про Париж.

— Париж я знаю. Это самый чудесный город на свете, не считая моего. Про Марсель расскажи.

— Мы поедем в Марсель вместе, и я тебе всё там покажу.

— Спасибо, но сейчас расскажи хоть немножко, чтобы мне хватило на ночь.

— Но что же тебе рассказать? Что-нибудь романтическое?

— Да, пожалуйста. У меня дурной вкус, я ведь читаю Верлена.

— Ладно, сейчас расскажу.

Жано взял мою руку и зажал в своей.

— Марина, я давно хотел... Мне ужасно хотелось взять тебя за руки и сказать... всё сказать. Но я не решался. — Мне показалось, что у Жано дрогнул голос. — Марина, понимаешь... никогда прежде со мной этого не бывало.

Вдруг Жано порывисто встал, нагнулся ко мне и поцеловал в губы.

Сердце у меня ухнуло и пошло рывками. На мгновение я почувствовала его влажные теплые губы, и на какую-то долю секунды всё исчезло. Это было как короткий обморок.

Я ударила Жано по лицу. Он выпрямился. В его лице проступило что-то беспомощно-растерянное.

Прошло несколько мучительно долгих мгновений.

— Прости меня, — сказала я.

— Ты поступила правильно.

— Нет, ты меня, пожалуйста, прости. Но это так нехорошо получилось... Понимаешь... отель... Я не хотела сделать тебе больно. Тебе больно?

— Ты поступила совершенно правильно, — повторил Жано. — Я ничуть не сержусь. — Он снова отошел к окну и прислонился спиной к оконной решетке.

— Обидно, что у нас так получилось.

— А ты никогда ни о чем не жалей, мой урсон, миедвиежонок.

— Повтори.

— Миедвиежонок.

— Ну-ка, скажи еще раз.

— Иа тиебиа лиублиу, Марина. — И он добавил по-французски: — И за это тоже.

— За что — тоже?

— За то, что ты — это ты.

— Скверная игра у нас затевается, Жано.

— Я тебя люблю, Марина.

— Не надо. Не надо, Жано. Это испортит нашу дружбу. Не надо. Ладно?

— Хорошо, Марина.

Лицо его было теперь спокойно и серьезно.

В комнате стало совсем темно, и мы уже слабо различали друг друга.

Я встала, подошла к двери и включила свет. Было двадцать минут одиннадцатого.

Жано взглянул на стол.

— Давай вместе. — Он показал глазами на высокую стопку конвертов.

— Нет, нет, Жано. Месье Дюма... И вообще, тебе надо уходить. — Я заволновалась. — Внизу, наверно, уже закрыто. В десять закрывает.

— Ну и что же, откроет.

— Если спросит, не называй, пожалуйста, мою комнату, ладно?

Жано ушел. Стало уныло и одиноко. Я разложила на столе конверты и достала из портфеля ручку.

* * *