К причалу

— Домой, может, и не пошлет, а беспокоиться будет. Не надо бы на Вольтер.

Нас обогнала машина Мартэна. На углу он застопорил, подождал, пока сменятся огни светофора, и, мутно сверкнув в тумане фарами, погнал вниз по бульвару, благо такси бастовали и движения на улицах почти не было.

— Черт, туманище какой, — поежился Ваня и подтянул ворот толстого свитера. Он упрямо не надевал казенного шоферского пальто, а своего у Вани никогда не было.

Нас было много, и мы шли на площадь Репюблик сказать фашизму «нет!». И чем дальше мы шли, тем больше нас становилось...

— Жежен, сюда, к нам! — позвал Ваня секретаря Вадимовой ячейки Эжена Трийо.

— О, и Марину привел! А где же Костров?

— Где-то тут.

— Там твои дружки, — кивнул мне Жежен, показывая куда-то в толпу.

— Кто? Где?!

Но ко мне уже подскочила Жозефин: «Нет, это невероятно... в такой толпе — и нашли...» Подошел Рене, и мы, взявшись за руки, стали в шеренгу. Рядом — Ваня и Жежен.

Всё время к нам присоединялись люди, ручейками вливались из боковых улиц, из переулков, и людская река ширилась.

Сначала мы шли тихо, потом в задних рядах запели: «Всех буржуа на фонари, а если не повесим, морды им набьем...» — и мы подхватили. Шагали, пели, и в такт песне раскачивались над нами огромные плакаты: «Свобода или смерть!», «Социализм или борьба!»

Парнишка обернулся и протянул Рене древко:

— На́, понеси немного, я покурю.

На плакате: «Республику не убьете!»

— Респу-ублика, шлюха старая... — проворчал Жежен. — Сегодня в обнимку с правыми, а завтра целуется с левыми...

Кто-то крикнул: «Фашизм не пройдет!» — и мы подхватили: «Не пройдет! Не пройдет!»

Далеко до площади Репюблик. Идти и идти. Пожалуй, на самую площадь нам и не втиснуться. Народ валит со всего Парижа. Я силюсь мысленно увидеть статую Республики — «Марианну», что стоит посреди площади, — в длинной тунике и фригийском колпаке, и в руке оливковая ветвь. Так ни разу и не остановилась рассмотреть ее как следует. Сегодня «Марианна» вроде именинницы. Как это Вадим сказал: «За „Марианну”, за деву». Смешной Вадим. Умный Вадим.

— Жозе, поищем Вадима?

— Шагай, шагай, — обернулся ко мне Рене. — Не пропадет твой Вадим.

Передние вдруг остановились.

— Что у них там стряслось? — сказал Ваня и пошел вперед.

Кто-то крикнул:

— Полиция!

И в тот же миг два круглых желтых глаза фар проткнули гущу тумана. Огромный автокарище врезался в толпу и вытряхнул темную массу полицейских в синих пелеринках, и они закружились, как летучие мыши, и взметнулись над головами людей дубинки.

Толпа рассыпалась. Нас разъединили, и мы потеряли друг друга.

Меня сбили с ног, и я грохнулась на мостовую. Кто-то наступил мне на плечо, еще кто-то подхватил меня под мышки, оттащил на тротуар и положил около стены:

— Тут тебя хоть не затопчут, лезешь куда не надо...

Сначала я не могла шевельнуться, но, немного полежав, ухватилась за карниз и поднялась.

— Испугалась?

Я приоткрыла глаза: на тротуаре сидел старик. Обеими руками обхватил свою голову и смотрел на меня.

— М-м... — только и могла промычать я, не в силах разжать челюсти.

Я вся тряслась. Голова болела до тошноты.

Где-то рядом посыпались дробные звуки клаксона: «Гу‑гу, гу‑гу‑гу». На мгновение я приоткрыла глаза и увидела крытый грузовик с потухшими огнями.

— Сто-ой! Товарищи, ни с ме‑е‑ста! — прозвучал с крыши кабины голос Вадима.

— Вадим! Вади‑им! — Я кинулась от стенки. Но Вадима уже не было, на крыше стоял кто-то другой.

— Вали грузовик! Смерть фликам!

Мне показалось, что это был голос Жано. Я старалась пробиться сквозь толпу к грузовику. И опять услышала знакомый голос, до боли знакомый:

— А ну! Давай! Вали‑и!!

На подножке грузовика мелькнул Сергей Кириллович! Потом меня затерли, и я уже больше ничего не видела. Толпа подалась вперед. Ни Сергея Кирилловича, ни Жано, ни Вадима больше я не видела. Старик в широких плисовых штанах на бегу толкнул меня и кинулся мелкой трусцой в сторону метро.

— Парни! За мной! Тут стройка! — кричал он.

— Сторонись!

Я отскочила. На тротуаре с треском валили дерево.

— А ну — раздавлю... — Какой-то детина, звеня по булыжной мостовой, волочил железную трубу.

В темной гуще метались страшные тени пелеринок фликов, мелькали над головами дубинки. Где-то уже стреляли, падали на мостовую раненые...

Где же все?! Вадим? Ваня? Где Ваня? Жозефин, Рене? Никого... Мне стало страшно. Всё происходящее потеряло вдруг смысл и значение.

— А ну, отойди!

— С дороги! Стоишь, как свеча!

— Мечтать в Тюильри иди!

Мимо протрусила старуха. Она прижимала к животу стопку кирпичей, придерживая ее подбородком:

— Там... около метро...

Какая-то девчонка ухватилась двумя руками за бадью — не сдвинуть! Я бросилась к ней — вдвоем чуть сдвинули.

— Марш, мелюзга! — Парень дернул бадью и затренькал ею по мостовой. — Булыжники таскайте! — крикнул он нам, оглянувшись.

Мы юркнули в толпу, крепко держась за руки, стали пробиваться к метро. Мы сразу увидели сваленные в кучу кирпичи. Я подняла подол моей шубки, и старая женщина положила мне несколько кирпичей.

— Донесешь? — спросила она. — Ну, беги. Приходи опять.