К причалу

Сегодня ее первая страница в траурной рамке. Из тюрьмы «Фрэн» увели и расстреляли еще тридцать патриотов. В правом углу под заголовком древнегалльской вязью:

Gloire a la France eternelle.
Gloire a ceux qui sont morts pour elle!..
(Слава вечной Франции.
Слава отдавшим жизнь за нее!..)

*

Привели старушку. Старушке семьдесят восемь лет. Она заложница.

Пуще всего боится возвращения ей свободы... Освободят — значит внука расстреляли.

*

С утра до ночи набиваем мешки трухой. Можно подумать, что всю Францию они собираются переместить за проволоку.

*

Спозаранку в наряд — мыть принесенные накануне нары.

Нас четверо.

Вышли из полутемного барака и обомлели. От свежего воздуха чуть закружилась голова.

В светлом небе еще висела полная луна. В воздухе — ни шороха. Мы стояли посредине двора и слушали едва уловимые звуки летевших высоко над лагерем галок и молча всматривались в лиловые верхушки далекого леса, в светлые купола Сакре-Кёр и верхушки Нотр-Дам. И когда потом вдруг брызнул свет и торжественно выплыл из-за тучи край солнца — и верхушки леса, и Нотр-Дам, и Сакре-Кёр, и даль, — всё заиграло в радостном свете, я почувствовала новое, неиспытанное чувство радости жизни, и мне почему-то вспомнился Багрицкий: «Смирно! Солнце восходит!..»

Если только постараться забыть про колючую проволоку. Если забыть про колючую проволоку...

*

Чистили двор, мыли вновь принесенные нары.

День как все остальные дни.

*

Ночь.

Читаю Мари-Луиз стихи Есенина. На память.

Рассказываю Аксакова, Чехова, Бунина и сама слышу их, живу рядом с ними.

Нет, человеку никак нельзя жить без родины, как человеку без сердца.

*

Маркиза де Лоттвиль принесла записанную ею для меня клятву. Клятву эту дают при вступлении в маки убежавшие из гитлеровского плена красноармейцы — советские макизары:

«Выполняя свой долг перед Советской Родиной, я обязуюсь честно и верно служить интересам французского народа, на земле которого защищаю интересы своей Родины. Всеми силами буду поддерживать моих братьев французов в борьбе против нашего общего врага — немецких оккупантов».

Каждое слово повторяю. Как молитву...

*

Мари-Луиз мечется в беспокойном сне. С матерью прервана связь. Схватили?!

*

Нары маркизы де Лоттвиль наискосок от моих. Готовясь ко сну, она облачается в роскошную пижаму и накрывает набитый трухой мешок пеньюаром из тяжелого шелка. Я жадно вдыхаю давно забытый аромат духов «Герлен».

*

В наряд с мадам де Лоттвиль за пределы лагеря. Нас сопровождает солдат с автоматом.

Выгружаем солому для тюфяков. Маркиза работает добросовестно.

Черное платье красиво облегает ее неподдающуюся возрасту фигуру.

В лагерь возвращаемся измученные.

Обернулась — и мне:

— Кончится война, отправлюсь к «Антуану» и к «Элизабет Гарден» — приведу в порядок волосы... лицо, тело... прежде чем домой явиться...

*

Доклад о правах советских граждан.

Рассказала всё, что помнила из докладов Вадима, и всё, чему учил меня Вадим.

С меня спрос...

*

Привели двух парижских ажанов. В форме. Взяты на посту.

*

Из Реймса — двадцать пять человек. Много искалеченных.

*

Собрали всё, что только у нас было: отдали свой дневной рацион хлеба и маргарина. Вилли проверил пакет и понес.

Вечером Робер шепнул: товарищи нашли в нашем пакете кусок шпига, сахар, две буханки хлеба и табак... Кто?.. Вилли...

*

Об убийстве полковника СС нам стало известно в тот же день!

*

Пятьдесят заложников перевели в отдельный барак!

Морисона... Робера... Андре... мужа тетушки Адриенн старика Лорана... Зимой привезли их из Шалона-на-Марне: старики хранили оружие в подвале своего домика. Пятьдесят человек...

Барак охраняют вооруженные солдаты.

Всю ночь при малейшем шорохе окрик часовых: «Стой, кто идет?!»

Окрик сопровождается выстрелом.

Барак смертников.

*

Сегодня утром освободили бабушку Амели!..

Внука бабушки Амели схватили в Гренобле.

Расстрелян...

*

Не можем связаться с бараком смертников! Ничего у нас не получается. Всё-таки стараемся.

Вместо Морисона ответственным французского сектора у нас теперь Лемерсье.

Коммунисты ему доверяют.

Молодой, смелый и сильный. Остроумный. Это он, Лемерсье, окрестил в нашей камере угол, где Сюзи помещает старушек, «Проспектом юных».

Любит Чехова.

Лемерсье мне нравится.

*

Вывезли евреев.

В другой лагерь?..

*

«Радио-Москва» — наша подпольная газета — сообщает добрые вести!

«Радио-Москва»...

Ох, как хочется на волю! Зубами бы ее, эту решетку...

*

Ночь как все другие мои ночи. Давно потушен свет.

Я лежала на спине и курила сигарету, — курила так, словно это была последняя сигарета в моей жизни. В камере было тихо: за день натрудились и уснули. Только едва слышное «Pater noster» — «Отче наш» с «Проспекта юных».

И вдруг — рокот самолетов и вой сирены!

Воздушная тревога!

В небе золотые вспышки...

Каждый новый взрыв — надежда!

Напираем на окна, готовы высадить решетки...

Как перепуганные мыши, мечутся по лагерю оловянные солдаты.

Мы радуемся...

*

На вышках удвоили охрану.

*