К суду истории. О Сталине и сталинизме

В Куйбышеве многих поместили в обширный тюремный подвал, где проходили трубы центрального отопления. Летом заключенные насчитали в этом подвале 33 вида насекомых, включая, конечно, мух, вшей, блох, клопов и тараканов. Зимой от изнуряющей жары все эти насекомые исчезли. Тела людей покрывались язвами, доставлявшими тяжелые мучения. В Сухановской тюрьме под Москвой заключенных морили голодом. От человека через два месяца тюремной пищи оставался обтянутый кожей скелет. Тюрьма эта располагалась в подвале и нижних этажах здания, в верхних его этажах – дом отдыха для работников НКВД.

В Барнаульской городской тюрьме, по свидетельству старого большевика И. П. Гаврилова, страшные условия заключения вызвали массовое выступление заключенных, сумевших вырваться из переполненных камер на тюремный двор. Несколько человек после этого были расстреляны, однако режим изменился немного к лучшему. И такого рода рассказы можно приводить до бесконечности.

Жестоко, бесчеловечно относились к заключенным и после тюрьмы и суда на этапах. На железной дороге в каждое купе тюремных «столыпинских» вагонов, рассчитанное на 6 человек, заталкивали по 20, а то и по 30 заключенных. По 100 и более человек загоняли в товарный вагон-теплушку. В некоторых поездах люди по многу дней подряд стояли, тесно прижавшись друг к другу, питаясь соленой рыбой и получая на весь день одну-две чашки воды. Долго шли эти поезда на восток, и почти каждая остановка была отмечена могилами заключенных.

«Не дождавшись сочувственного взгляда от прохожих, – писал в своих воспоминаниях М. Байтальский, – вскарабкался я на ступеньки вагона. Нас впрессовали, заперли дверь, и в проходе перед решеткой появился начальник конвоя – молодой сержант с отличной выправкой.

– Внимание, заключенные враги народа! Объявляю: воду вам будут доставлять два раза в сутки. Одно ведро на купе. В туалет поведем один раз в сутки. Понятно? (Сержант говорил “туалет” из вежливости.)

“Враги народа” зароптали. Но сержант не боялся лежачих.

– Объявляю, много разговариваете. Кто будет шуметь, того в туалет и вовсе не пущу. Понятно?

…По выговору он был вологодский. В лагерях мы часто слышали поговорку: “Вологодский конвой шутить не любит”. Такие вот сержанты с гордостью повторяли ее. Кто чем гордится.

Прошло два, три, четыре дня. Мы сидели скрюченные, прижимая руками животы. Мы старались не пить, чтобы умерить боли. Но не пить труднее, чем не есть. На дорогу нам дали сухой паек: хлеб и селедку. Каждый день дороги нас скрючивало все больше, словно нам набивали по новому булыжнику в кишечник. Поезд подолгу стоял на станциях.

– Внимание, заключенные враги народа! – объявлял сержант. – Стоянка на определенное время. В туалет пойдете, когда поезд тронется.

Ни для одного человека за восемь дней он не сделал исключения. Он соблюдал справедливость, беспощадную справедливость, которой его настойчиво учили… Он верил, что мы фашисты. Нас очень часто так честили – и конвойные, и надзиратели, и уголовники. Я не виню сержанта. Он просто претворял в жизнь то, что носители высшей идейности облекали теорией.

Мы не знали, куда едем. Названий станций не удавалось прочесть. Через восемь дней нас, наконец, вывели. Воркута!» [415]

Байтальскому повезло, многие этапы продолжались по полтора месяца.

«Подошли к товарному вагону, стоявшему на запасном пути, – писала в своих воспоминаниях К. Г. Веллер-Гуревич, – нам велели по очереди влезть в вагон по крутой лесенке. Теплушка освещалась одной тусклой лампочкой, помещенной в углу. Внутри оказалось три этажа нар в каждой половине теплушки. Посередине была дыра в полу, служившая туалетом, и железная печка. Сто женщин разместились в этом вагоне, предназначенном для перевозки 8 лошадей. В тесноте жались друг к дружке, чтобы немного согреться. Мозг не вмещал в себя всего происходящего… Этапный путь от Москвы до Томска продолжался 19 дней. Это были бесконечные, долгие дни: невероятная скученность, голод, холод, жажда, паразиты, грязь, вонь, болезни, невозможность двигаться, борьба между отчаянием и надеждой» [416] .

Этап был новою ступенью

в его открытиях, когда,

овчарок вызвав на подмогу,

людей готовили в дорогу, —

немой от гнева и стыда,

он видел, как конвой этапа,

людей раздевши догола,

в бесцеремонных, грубых лапах

вертел их хилые тела;

как в эшелонах по два дня

людей держали без питья,

кормя их рыбою соленой;

видал калек на костылях

и женщин, запертых в вагоны,

с детьми грудными на руках.

Так писала в своей неопубликованной поэме «Колыма» ленинградская писательница Е. Владимирова, прошедшая с миллионами людей этот страшный путь на восток.