К суду истории. О Сталине и сталинизме

Предчувствовал недоброе и командарм И. П. Белов, командующий Белорусским военным округом, когда его неожиданно вызвали в Москву. Выехавший вместе с ним Л. М. Сандалов рассказывал, что Белов несколько раз обращался к нему с вопросами, из которых было ясно, что командарм все время думает о своем предшественнике И. П. Уборевиче, который также внезапно был вызван в Москву и уже не вернулся. Тревога Белова не была напрасной: как только поезд прибыл в Москву, Белов был арестован [637] .

Член бюро Дальневосточного крайкома партии П. И. Шабалкин отказался подчиниться сотрудникам НКВД, предъявившим ему ордер на арест. Шабалкин требовал решения бюро обкома. Но секретарь обкома, ничего не понимавший в происходящем, призвал Шабалкина подчиниться. И последний сдал оружие сотрудникам НКВД [638] .

Почти все дипломаты и разведчики, которых вызывали в Москву для ареста и которые знали или догадывались о причинах срочного вызова, подчинялись этим приказам.

Были случаи, когда люди, мучительно и долго ждавшие ареста, чувствовали облегчение, оказавшись в тюрьме. «Ну, товарищи, – заявил своим соседям по камере старый большевик Дворецкий, – сегодня я, наверное, высплюсь... Три месяца мучаюсь. Жду, когда придут за мной. Каждый день берут людей, а за мной не приходят. Наркомов всех взяли, а меня не берут. Просто душой измаялся. Не звонить же мне – почему, мол, меня не берете? И вот слава богу! ...Сегодня звонок из НКВД. А я лежу уже год почти, ноги не действуют. Ну, звонит какой-то начальник. "Не можете ли вы к нам подъехать на часок? Нужна, мол, ваша консультация". «Пожалуйста, – говорю, – могу, присылайте машину» [639] .

П. И. Шабалкин встретил в одной из тюрем группу партийных работников, которые говорили: раз Советская власть была вынуждена пойти на столь жестокие меры, значит так надо. Будучи сами подвергнуты изощренным пыткам, они и в тюрьме продолжали петь песню, в которой были слова: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек».

В 1937 году в клубе «Пищевик» в Минске проходил фальсифицированный судебный процесс над группой «вредителей» из «Заготзерно». Один из подсудимых, управляющий белорусской конторой «Заготзерно» Чудновский, старый большевик, организатор 1-й Донецкой армии, был обвинен в заражении зерна клещами. Перед процессом товарищи по камере просили его сказать правду, рассказать, как его пытали, показать руки, спину. И услышали хриплый голос: «Как же я, ребята, могу это сделать? Следователь сказал, польский консул будет. Как же я могу перед ним нашу страну позорить?»

Если где-либо первичная организация и вступалась за своих членов, то только до ареста. После ареста та же организация почти всегда единогласно и без обсуждения исключала арестованного из рядов партии.

Один из старых коммунистов писал автору данной книги: «А что могли говорить тогда коммунисты на собраниях? Давать новый материал доносчикам? Все дело в том, что никто не смел никому ничего плохого говорить о Сталине, и каждый должен был, даже что-то зная, даже зная и догадываясь о правде, аллилуйствовать. Попробуй не поаллилуйствуй, будучи хоть агитатором на участке. Попробуй не дать отпор "вражеской вылазке"! Значит, каждый должен был вырабатывать свое мировоззрение в одиночку, вопреки всему, что слышал от окружающих. А всякий, кто выработал свой взгляд, но не умел лицемерить, в чем-то себя выдавал, – тот попадал в лагерь».

С подобной логикой нельзя согласиться, хотя она и имела широкое хождение. Странный парадокс: миллионы людей, арестованных в 1937 – 1938 гг., обвинялись в фальшивых «заговорах» против Сталина и его режима, тогда как многих из них можно упрекнуть сегодня в недостаточном сопротивлении злу и излишней доверчивости.